Методология для философов Летучего университета. Часть 9

Методология – это то знание и подход, о которых я не могу не говорить, просто потому, что знаю это, потому что для меня это руководство к действию, это мой образ мысли и образ действия. Но я не учу методологии никого, я ее реализую. Поэтому, убежден, что методологии можно учиться, но незачем учить. Учиться можно наблюдая работу и включаясь в нее. Если это работа по созданию и развитию Летучего университета, то включенность в эти процессы делает методологию видимой. Однако, то, что видимо, не всегда видно невооруженным глазом (мышлением, сознанием). Чтобы видеть даже то, что видимо, нужно вооружить зрение и настроить восприятие. Вот в качестве настройки восприятия и вооружения зрения я и расскажу о методологии. Постараюсь сделать это адресно, для философов.

Часть 1. Издалека, почти с начала

Часть 2. Проблема объекта

Часть 3. Проблема мышления, как объекта познания и практического отношения

Часть 4. Кто мыслит?

Часть 5. Интеллектуальная ситуация ХХ века

Часть 6. Состав, структура, система в картине мира на табло сознания в позиции, работающей с объектами №3

Часть 7. Семиотика и логика в построении картин мира

Часть 8.1. Семантика и семиотика языка схем

Часть 8.2. От онтологических схем к организационно-деятельностным

Часть 8.3. В поиске отсутствующих полноты и завершённости-1

Часть 8.3. В поиске отсутствующих полноты и завершённости-2

ЧАСТЬ 9. КОНФИГУРАТОР

Схема, на которой мы продолжим анализировать предмет и объекты №1,2 и 3 у методологов называется схемой конфигуратора. Все методологические схемы можно считать конфигураторами, они всегда содержат в себе несколько планов, отображают гетероморфные (разноприродные) объекты (собственно объекты, предметы деятельности, позиции деятелей, мышление, рефлексию, параллельные действительности и т.д.)

В самом общем виде она выглядит так:

СХЕМА 36

На схеме изображено ПФМ для объекта и ПФМ для проекций этого объекта. Место объекта пусто, оно просто обозначает, куда может быть размещён объект или предмет, то есть, подлежащее без сказуемого. Проекции объекта, видимые в разных ракурсах, или в разных научных дисциплинах, тоже пусты. Представление об объекте собирается, конфигурируется из состава имеющихся его проекций. Схема конфигуратора – это схема-принцип, а не онтологическая схема. Но ей можно придать онтологический смысл, например, так:

СХЕМА 37

Это схема созерцания или познания, которую мы уже не раз использовали в этом тексте, на ней есть как бы заполненное место объекта, и созерцающие его субъекты в различных позиция. Но и эта схема всё ещё пуста, поскольку отображает состав без структурных связей и без системных интерпретаций.

Эту схему состава можно интерпретировать разными способами. Вспомним Сократа, беседующего со случайными собеседниками на Агоре, или с софистами, их учениками и правителями, специально отобранными для него Платоном в своих диалогах. Соответственно, собеседники могли видеть вещь – предмет обсуждения – с разных ракурсов, и все вместе исследовали его, руководствуясь наводящими вопросами Сократа. Платон очень хорошо понимал ограниченность позиционного видения вещей, и описал это в метафоре пещеры и теней, которые видят люди на стене вместо вещей, которые эти тени отбрасывают. Он даже подчёркивал значение беседы узников пещеры между собой по поводу вещей, тени которых они видят, но полагал, что это не помогает познать сущность вещей. Познать сущность могут только люди, свободные выходить из пещеры.

Платон выделял позицию Сократа, как весьма специфическую, центрированную на сути вещей. В 6-й книге «Государства» Платон резко формулирует свою мысль: «Раз философы – это люди, способные постичь то, что вечно тождественно самому себе, а другие этого не могут и застревают на месте, блуждая среди множества разнообразных вещей, и потому они уже не философы». Обычно читателями этого текста Платона акцент ставится на окончании этой фразы, где в уста Сократа вкладывается риторический вопрос от том, кто же должен править государством. Нас в данном случае это не касается. Поэтому я обрываю цитату. Платон разделяет позиции на два типа: философы – любители мудрости, постигающие суть вещей, и все остальные – любители мнений (как это названо в последних строках 5-й книги «Государства»).

И ещё, обычная интерпретация этих книг «Государства» состоит в констатации аристократических и тоталитарных установок Платона. То есть, гносеологии Платона приписываются социальные корни (или, как это принято в марксизме – классовая природа философии и идеологии). Нисколько не отрицая социальных корней такого мировоззрения, можно найти и другие причины или корни такого представления, они восходят к Пифагору, точнее, к учению пифагорийцев, связанному с музыкой. Пифагорейцы ввели в культуру числа и геометрические отношения, как чистые идеи, выражающие сущность вещей. А главной «вещью», в которой они обнаруживали эту сущность, была музыка. Наслаждение от музыки могут получать все, кто её слышит. Слушатели воспринимают мелодию, ритм, красоту. Но в музыке ещё обнаруживается гармония, гармония не воспринимается на слух, её требуется познать. Пифагорейцы препарировали музыкальную гармонию в тактах, интервалах, в долях интервалов – «проверяли гармонию», – не алгеброй, которой ещё не существовало, а арифметикой. Но вычленение интервалов и долей интервалов доступно не всем, нужно иметь музыкальный, – а лучше абсолютный – слух. Слышать мелодию и ритм может каждый, но исполнять музыку, не фальшивя, доступно немногим. Если бы у пифагорейцев было помещение или роща для постоянных собраний, то они могли бы написать на входе «ἀμουσικήος μηδεὶς εἰσίτω» – «да не войдёт сюда не знающий музыки», подобно тому, что написано на входе в Академию про геометрию. Поэтому у платоновского тоталитаризма не только социальные, но и натуралистические антропологические корни. Платон предлагает для обучения философов пять обязательных дисциплин, которые потом войдут в число семи свободных искусств, среди них музыка и геометрия с арифметикой. Предполагается, что музыке и математике можно учить, но все же для занятия ими нужны особенные способности или дар, что есть не у всех. Это представление о способностях, как о даре, который есть не у всех, до сих пор служит оправданием для гуманитариев, чтобы не учить математику.

В такой интерпретации схема выглядит так:

СХЕМА 38

Это не новая схема. Это схема конфигуратора в редукции Платона. Философ может разговаривать с людьми, занимающими другие позиции, но этот разговор будет носить всякий раз специфический характер, кого-то философ может учить (учеников и последователей), кого-то наставлять, консультировать (правителей, царей, тиранов, вождей плебса и т.д.). А с другими философами он полемизирует, в принципе признавая их равными себе, а их точку зрения, ракурс, мнение равными своей.

Это особое отношение философа с философом мы уже рассматривали в схемах «тезис, антитезис, синтезис».

СХЕМА 39

Эта схема хоть и вытекает из рассуждений Платона, в чистом виде выведена в диалектике Гегеля. Гегель не зря воспользовался для называния своей философии старинным термином «διαλεκτική» – диалектика. Диалектика – искусство спора, или искусство рассуждения, это то, чем занимались софисты (Аристотель считал, что и сам термин, и это занятие придумал Зенон Элейский), Сократ, да и сам Платон.

Можно представить себе, что на любой синтезис можно предложить другой синтезис, и тогда ситуация повторяется. Но, до каких пор?

В теории алгоритмов (заданных на машинах Поста и Тьюринга) существует проблема остановки, аналог парадоксов наивной теории множеств. Алан Тьюринг ещё в 1936 году доказал, что проблема остановки неразрешима в теории алгоритмов. Схема конфигуратора в диалектике Гегеля содержит ту же проблему, что и теория алгоритмов.

Диалектика, как и софистика, и схоластика, любое рассуждение двух и более субъектов, придерживающихся одного типа мышления – бесконечны, и не содержат в себе ничего, что могло бы остановить эскалацию возражений на любое возражение. Гегель даже возвёл это обстоятельство в один из трёх законов своей диалектики – Закон отрицания отрицания.

У этого закона гегелевской диалектики две стороны:

С одной стороны, отрицание отрицания постулирует бесконечность познания, и, тем самым, внушает гносеологический оптимизм в отношении возможности познания истины. Познавать истину возможно, асимптотически приближаясь к ней, познавая мир всё глубже и глубже.

С другой стороны, в познании невозможно остановиться, любой промежуточный этап не может быть истиной, и не будет ею.

Но машины не выполняют алгоритмы не останавливаясь, бесконечно. Их останавливают люди, когда получают решение задач. Правда, запущенный алгоритм софистики, а в Средние века схоластики, работали почти как машина Поста с бесконечной лентой единиц и ноликов. Казалось, что схоластическим спорам не будет конца.

Но конец пришёл, на смену бесконечным схоластическим спорам пришла «наука быстрых открытий» (снова вспомним термин Рэндалла Коллинза).

И инструментом остановки бесконечных дискуссий стала идеализация. Идеализация, как финал объективации.

Попробуем разобрать этот тезис (идеализация, как способ остановки схоластической дискуссии о сущностях – объективации) на схеме всё того же конфигуратора, но в его новой интерпретации – галилеевской.

СХЕМА 40

Имена участников диалога (триалога) взяты из двух книг Галилея 1631 и 1638 годов. Первая книга, «Диалог о двух системах мира», ещё близка к схоластике. Если соотносить схему с содержанием этой книги, то в ПФМ объекта мы кладём Солнечную систему и её проекции, известные как геоцентрическая система Птолемея (в диалоге репрезентируется Симпличио-простаком) и гелиоцентрическая Коперника (Сальвиати). В определённом смысле в ней отражена ситуация Тихо Браге, который попытался построить компромиссную гео-гелиоцентрическую систему. Тихо Браге построил синтезис – планеты вращаются вокруг Солнца по Копернику, а Солнце – вокруг Земли по Птолемею. Такая конструкция позволила ему уточнить расчёты Птолемея и исправить астрономические таблицы. Галилей же оставил разрешение вопроса открытым, допуская тем самым продолжение бесплодных схоластических споров на эту тему.

Вторая книга, «Математические доказательства, касающиеся двух новых отраслей науки», стала одной из ключевых в становлении науки, и хотя участники обсуждения носят те же имена, но рассуждают уже иначе, и приходят к заключению, с которым невозможно не считаться, и продолжать философствовать на эту тему. Да и сам объект, с которого начинается разговор, – строительные конструкции, – взят из ремесленной практики, схоласты сочли бы такой объект недостойным своего внимания.

Но то новое, что можно взять у Галилея для интерпретации схемы конфигуратора, невозможно напрямую увидеть даже в последней его книге. Наивный Симпличио в диалогах Галилея стоит одновременно на эмпирических позициях, и на позиции Аристотеля, это вносит некоторую путаницу. Поэтому лучше на этой схеме изобразить деятельностную ситуацию самого Галилея и современного ему знания.

СХЕМА 41

Галилей работал с двумя типами мыслимости объекта и предмета: 1. Со спекулятивными умозаключениями, гипотезами и логическими опровержениями, с простейшими математическими моделями; 2. С эмпирическими знаниями.

Существует легенда о том, что он сам сбрасывал с Пизанской башни тяжести и наблюдал за их свободным падением. Неизвестно, насколько эта легенда правдива, но он мог знать о таких экспериментах голландца Симона Стевина (эмпирик) в 1586 году, пытавшегося эмпирически проверить спекулятивные математические рассуждения Николая Орема (теоретик), выдвинувшего возражения против теории падения тел Аристотеля.

В книгах с диалогами Галилей не разводит позиции эмпирика и теоретика так чётко, как на схеме. Точно так же он не выделяет себя, как особую позицию. Сальвиати, Сагредо и Симпличио вместе в коммуникации делают то, что Галилей выполнял сам – комплексировал, или конфигурировал разные типы знания. Конфигуратор – это идеальная картина объекта, складывающаяся в книге из результатов мышления теоретика и эмпирика. Результатов мышления, а не мышления участников реального диалога, поскольку Галилей жил и писал через много лет после экспериментов Стевина и рассуждений Орема, он имел дело с текстами и расчётами своих предшественников, и пересказывал свою трактовку этих текстов устами своих вымышленных героев.

Галилей выдумывает героев своих книг, вкладывая им в уста мысли из текстов, Платон вкладывает в уста реального Сократа свои собственные мысли и делает это книгами. И тот, и другой только имитировали реальный диалог, но совершенно по-разному. С учётом этой разницы ещё раз взглянем на схему конфигуратора, и ещё дважды её перерисуем.

СХЕМА 42

Галилею вовсе не обязательно устраивать привычный схоластический диспут со столкновением тезиса с антитезисом здесь и сейчас. Галилей может сам обходить позицию за позицией, рассматривая свой объект с разных точек зрения. Это возможно при выполнение некоторых условий или требований:

Необходимо признать Иного мыслящим, таким же, как ты сам. Философ созерцает, теоретик рассуждает, эмпирик наблюдает или экспериментирует. Каждый получает свою картину объекта, свою проекцию, но все они равны в своём мышлении, просто ИнакоМыслят. Переход из позиции в позицию означает заимствование типа мышления в этой позиции.

Необходимо разотождествиться со своей позицией. Позиция – это не свойство Галилея, Сократа или Платона, это место, которое можно занять и поменять. И то, что видно при смене ракурса, из другой позиции, принадлежит не тому, кто позицию занимает, а самой позиции, это функция ракурса рассмотрения. Значит, способности и дар тут совершенно ни при чём.

Смена позиции не предполагает отказа от той картины объекта, которая сложилась в другой позиции, это просто другая картина. Переход из позиции в позицию позволяет приобретать вместо одной картины объекта две и более.

Возвращение в позицию автора с двумя и более картинами объекта предполагает отказ от той картины объекта, с которой автор вышел в свой обход позиций, и комплексирование и конфигурирование собранных и приобретённых в разных позициях картин.

Новая картина объекта появляется у автора не в результате созерцания объекта с разных точек зрения, а собирается из нескольких разных картин. Собирание объекта в новой картине, конфигурирование разных картин – это работа, деятельность, которую можно разложить на отдельные действия, процедуры или операции.

Согласование разных картин объекта в одной новой картине делает бессмысленными споры об истинности и справедливости отдельных картин объекта, видимых из разных позиций.

Последнее требование не выглядит убедительным. Почему мы можем считать новую картину объекта лучшей, более истинной, чем старая картина, или те картины, которые видны в разных позициях?

Этот вопрос об истинности картин объекта возвращал бы нас к схоластическим спорам с их дурной бесконечностью, к проблеме остановки. На этом этапе понимания схемы-конфигуратора на этот вопрос нет ответа, так же как нет решения проблемы остановки алгоритма на машине Поста-Тьюринга. И тем не менее, уже такой тип мышления позволяет останавливать диалектическую возгонку по спирали в бесконечность.

А) Слабый вариант остановки состоит в эмпирической верификации теоретических рассуждений. Слабым этот вариант является потому, что эмпирическая верификация останавливает диалектическое сомнение тогда, когда оно осуществлено. Теоретическая работа и эмпирическая проверка опираются на разные картины одного и того же объекта, локализованного в пространстве схемы в ПФМ объекта. Но это только схема. Но теория и эксперимент, или даже самое простое наблюдение, рассинхронизированы во времени. Эксперимент Стевина не был достаточным. Даже если бы Галилей сам бросал ядра с башни, это не было бы убедительным. Для эмпирической проверки утверждения о равноускоренном падении тел разной массы нужен был вакуум. Вакуум впервые получил Эванджелиста Торричелли уже после смерти Галилея, только через 6 лет после публикации математических доказательств. А убедительные эмпирические доказательства гелиоцентрической модели не могли быть получены астрономическими методами в годы жизни Коперника, Браге и Галилея, доказательства были получены почти через 200 лет после Коперника при наблюдении годовой аберрации света.

Б) Сильный вариант состоит в идеализации найденной картины объекта. Идеализация достигается доведением объективации до чистых математических форм. В математической модели сняты логические теоретические построения и доказательства, и эмпирические наблюдения через измерения. Математическая модель является результатом конфигурирования логических и эмпирических доказательств в непротиворечивой форме, и на её основе можно совершать обратную проверку доказательств, строить логические доказательства от противного, и проводить повторные эмпирические измерения на соответствие модели. Прямая и обратная проверки двух типов доказательств вызывает доверие к идеальной модели, идеальному объекту в гораздо большей степени, чем самые стройные и прегнантные рассуждения индивидуальных философов, стоящих на разных точках зрения.

Идеальной модели, идеальному объекту можно верить, поскольку он ничей, поэтому непредвзят и незаинтересован. Вера в идеальные объекты, или иначе, вера в объективность знаний, полученных таким образом, ведёт к двум важным следствиям:

– Вера в объективность знания об объекте делает бессмысленными споры о нём, то есть, решает проблему остановки;

– Вера в объективность знания модели объекта позволяет организовать деятельность, или иначе, идеальный объект организует деятельность людей, схема идеального объекта и есть схема деятельности с ним. (Схема или модель объекта не единственное условие организации деятельности, но это мы обсудим позже).

Идеальный объект науки и вера – трудно сочетаемые понятия в философском и научном дискурсе. Наука с самого начала своего существования находилась в конфронтации с религией, построенной на вере, и противопоставляла вере знание. Не просто знание, а объективное знание, оставляя веру субъективному отношению. Поэтому стоит остановиться на этом субъективном отношении (вере) специально, но мы делаем это в рамках обсуждения схемы конфигуратора, и решая задачу остановки бесконечного схоластического спора.

Разумеется, ни один реальный спор людей, даже философов, софистов и схоластов, не продолжается бесконечно. Известны споры, которые велись веками, как спор о природе универсалий, или о свободе воли, спор материализма с идеализмом, обсуждение древних апорий и т.д., но и они заканчивались. Бесконечный спор – это тоже идеальный объект. Поэтому мы и рассматриваем бесконечность спора в терминах теории алгоритмов.

Как заканчиваются споры философов в истории, или по факту?

Споры могут заканчиваться конвенцией. Оппоненты устали, и на фоне усталости договорились.

Споры могут заканчиваться апелляцией к концепции двух истин, когда каждый из оппонентов остаётся при своём мнении. Разновидностью такого способа окончания спора может быть апелляция к вере в её религиозном смысле (сredo quia absurdum est). У религии своя истина, у логики и философии своя. Когда в споре приходят к непреодолимым противоречиям, выбирают то решение, которое освящено каким-то социальным институтом или традицией.

Но конвенция и апелляция к концепции двух истин предполагает добрую волю оппонентов спора. Но если от оппонирования спорщики переходят к антагонизму, и ни один из них не соглашается на признании своей истины неполноценной, и не склонен к конвенции? В таких случаях вызывают на помощь инквизицию, или любую другую власть. В схоластическую эпоху, эпоху бесконечных споров, инквизиция становилась судьёй. Споры разрешались вмешательством власти и авторитета. Инквизиция как институт церкви возникла в период расцвета схоластики. Но и до того схоласты пользовались в остановке спора властью, авторитетом, или своим социальным статусом. Вспомним учёных монахов и монастырского садовника, вмешавшегося в их бесконечный спор с попыткой его остановить. Садовник был бит палкой. Учёные монахи были выше статусом, поэтому могли применить палку, как аргумент, чего не мог позволить себе садовник.

Сам Галилей попадает в аналогичную ситуацию. Когда в своём «Диалоге о двух системах мира» он даже не формулирует решение вопроса, но склоняется к одному из них, для защиты позиции второй стороны привлекаются все средства схоластической остановки спора: Апелляция к традиции и авторитету Птолемея и Аристотеля; Апелляция к авторитету Церкви и Святого Писания; «Аргумент к городовому» – прямое вмешательство инквизиции.

Философия и власть – отдельная и особая тема, но эти два понятия неразрывно связаны. Философия не содержит в себе ничего, что может останавливать бесконечные споры, эскалацию и возгонку отрицания отрицаний, поэтому философии нужна власть. Это не случайная связь, и не недоразумение, вытекающее из человеческой испорченности, это заложено в природе самого института философии. Интерес Платона к политической власти вызван не только его аристократическим происхождением и родственными отношениями с афинскими тиранами. Доказывая и обосновывая монополию философии на мышление, Платон обосновывал и концентрацию власти у философов, которые должны учить правителей, примерно как брахманы кшатриев.

В конечном итоге всё получилось именно по Платону, политическая власть нуждалась в философской легитимации (от схоластического спора, организованного Фридрихом Барбароссой для эмансипации светской власти от церковной, до идеологических систем вроде коммунизма и современных идеологий). В свою очередь власть и авторитет использовались в спорах философов между собой.

Наука подорвала авторитет философии и нарушила её монополию, но и сама должна была выстроить отношения с властью, но это уже совсем другая история.

Вернёмся от власти к вере. Оспаривая концепцию двух истин, наука стремится к одной, объективной истине. Выраженная в форме идеального объекта, объективная истина в большей степени заслуживает доВЕРия, нежели абстрактные построения. Доверие и вера в данном случае не означают ничего большего, кроме как готовности действовать таким образом, как это позволяет идеальный объект.

Лучший пример этого – Христофор Колумб. То, что Земля – шар, знали ещё древние греки, и это знали схоласты, по крайней мере за 2-3 столетия до Колумба. Знали, но продолжали спорить и сомневаться. Колумб же принял доказательства шарообразности Земли, и рассматривал шар как идеальный объект. Он даже не собирался проверять эту гипотезу, он руководствовался верой, что, плывя на запад от Испании он точно попадёт в Индию. Так можно поступать только с полной верой в знание. Мало того, что Колумб верил в это, так он ещё и смог убедить королевскую власть вложить деньги в его экспедицию. То, чего не смог сделать Галилей с инквизицией.

Вера в науке, или научная вера не имеет ничего общего с верой из концепции двух истин схоластической философии. Это вера-принцип. Принцип объективной истины. Нам этот принцип важен не потому, что и мы должны верить в какую-то конкретную объективную истину, а как способ остановки бессмысленных бесконечных споров в философии.

– Любая истина тогда и только тогда объективна, если известны фальсифицирующие её обстоятельства.

– Любая истина только до тех пор истина, пока не обнаружены фальсифицирующие её обстоятельства.

– Фальсифицирующие обстоятельства обнаруживаются при смене позиции относительно рассматриваемого объекта, поэтому иная позиция нужна для проверки истинности своей картины объекта.

– Объективная истина относится не к объекту №1 в схеме конфигуратора, а к самому конфигуратору, который сам становится объектом №2.

– В объекте №2 объективная истина достигается процедурами взаимной проверки или верификации картин объекта, данных в разных позициях, с разным типом мышления: Теоретические построения проверяются эмпирическим способом, эмпирические данные проверяются на соответствие идеальным объектам, или математическими моделями, которые снова подлежат эмпирической проверке.

Резкое противостояние концепции двух истин в работах и деятельности Раймонда Луллия склоняло его к вычислительным методам познания истины разумом. Эту идею подхватил впоследствии Готфрид Вильгельм Лейбниц, который предлагал простейший путь окончания философских схоластических дискуссий: По достижении ясного противопоставления тезиса и антитезиса спорщикам предлагается сесть и посчитать, то есть решить спор математическим вычислением. И Луллий, и Лейбниц понимали такой способ как идеал, недостижимый в их время. Хотя после Галилея, эпоха которого расположена между временем Луллия и Лейбница, эта идея уже не казалась совсем уж фантастической. В наше время эта древняя идея проблематизируется в разработках ИИ (искусственного интеллекта). Можно ли свести интеллект к вычислительным техникам?

Схема-принцип конфигуратора отвечает на этот вопрос: Если ИИ сможет пройти по пути Галилея, меняя ракурсы созерцания объекта и разные позиции и конфигурируя их, то ИИ сможет заменить Галилея. Но сможет ли? Для этого нужно решить вопрос о алгоритмизации разноприродных позиций и картин мира/объекта, полученных в разных типах мышления. Даже предположив, что любая картина мира/объекта может быть оцифрована, а, значит, поддаётся вычислению, ИИ не может строиться как ЕДИНСТВЕННЫЙ носитель ОДНОГО интеллекта. ИИ возможен (если возможен) как конфигуратор разных типов мышления, то есть это не машина, не структура, даже не сеть, это множество интеллектов. Но это отдельная тема, а мы ещё не закончили анализ конфигуратора.

Мы рассмотрели эволюцию конфигуратора от Сократа, через Платона к Галилею. Следующий шаг в развитии конфигуратора делает Маркс, с которого мы начали критику всей предшествующей философии. Предшествующей, и ныне существующей. Поскольку Галилеевский и Марксовский конфигураторы сосуществуют с методом и практикой института философии. Философы и теперь продолжают свою работу по платоновской схеме конфигуратора, иногда возвращаясь к Сократу, иногда модернизируя платоновский подход в гегелевских категориях – работают с Иным.

Имея дело с Иным, они либо пытаются снять противоречия в синтезисе, строя химерические компромиссные теории, вроде гео-гелиоцентрической модели Тихо Браге, типа фрейдо-марксизма и прочих синтетических конструкций. Либо апеллируют к власти и авторитету. Если во времена Галилея (и ещё долго после) апелляция к инквизиции могла быть сильным аргументом, то после марксовского конфигуратора разных типов мышления, где философии отводится весьма скромное место, такая апелляция стала только ослаблять философскую позицию. Но других аргументов у философии по-прежнему нет.

У философии есть выбор: либо стать одним из участников исследовательской и преобразовательной практики, – не сверху, не снизу, а в ряду других типов мышления (инженерного, управленческого, методологического и др.), либо закрыться в рамках автономного изолированного института (на кафедрах, в своих журналах и изданиях). Пока философы предпочитают отсиживаться на своих кафедрах, превратившихся в пещеру Платона, рассматривая симулякры, тени, идолов пещеры. Это удобно тем, что на кафедрах установлена жёсткая система власти и авторитетов, а между кафедрами в международном масштабе – не менее жёсткая система рейтингов. И каждый философ знает своё место. А также знает, что за пределами своей кафедры-пещеры философа поджидают новые чудовища – идолы рода, площади, рынка по Бэкону. Философам эти идолы представляются более страшными, чем тени и симулякры в собственной обжитой пещере. Всё это есть форма своеобразной философской ксенофобии – страха перед иным разумом. От страха можно спастись снобизмом, отказом признавать иной разум равным своему.

СХЕМА 43

Маркс пошёл дальше в развитии конфигуратора, включив иные типы мыслимости в свой объект (предмет политэкономии и исторический материализм). Он выходит из пещеры на рынок, на площадь с баррикадами, почти как философы в 1968 году вышли на улицы, и не обнаружили там структур, своих идеальных объектов. Правда, Маркс не испытывал того футурошока, который случился с философами эпохи постмодерна, он был модернистом. Но мы ещё не закончили разбор галилеевского конфигуратора, оставим пока Маркса в эпохе модерна и вернёмся к анализу полученных схем. Нам важен ещё один момент, связанный с идеализацией. Это место, топ, ПФМ для размещения картин объекта, причём в разных позициях.

Для этого нам понадобится понятие «идеального плана», которое мы рассмотрим в следующем фрагменте текста.

Читать дальше:

Часть 10. Идеальный план (1)

Часть 10. Идеальный план (2)

Часть 11. Организационно-деятельностный план (1)

Часть 11. Организационно-деятельностный план (2)