Прапануем вашай ўвазе Пасланне, якое ў мінулым годзе Вацлаў Гавел даслаў на канферэнцыю, арганізаваную супольнасцю «Беларуская філасофская прастора» і беларускім «Цэнтрам эўрапейскіх даследаванняў».
ПАСЛАННЕ ДА ЎДЗЕЛЬНІКАЎ КАНФЕРЭНЦЫІ “Ян Паточка і Ідэя Эўропы. Усходне- і заходнеэўрапейскі кантэксты”
2-23 Красавіка 2011, Мінск
Спадарыні і спадары, шаноўныя ўдзельнікі канферэнцыі, дазвольце мне хаця б на адлегласці павітаць Вас і выказаваць радасць з нагоды таго, што менавіта ў Мінску праходзіць канферэнцыя, прысвечаная жыццю і творчасці чэшскага філосафа Яна Паточкі.
У далёкія шасцідзесятыя гады я, пятнаццацігадовы хлопчык, даведаўся, што існуе кніга “Натуральны свет як філасофская праблема”. Яна ляжала ў пражскай універсітэцкай бібліятэцы, але не выдавалася, таму што аўтар быў у няміласці ў камуністычнага рэжыму. Забароненую кнігу магчыма было атрымаць, абгрунтаваўшы яе неабходнасць, і толькі са згоды нейкага спадара Йіркоўскага. Я набраўся адвагі, прыйшоў да яго, і ён сапраўды дазволіў. Мабыць ён палічыў, што я не з’яўляюся пагрозай камуністычнай уладзе. Кніга “Натуральны свет як філасофская праблема” аказала вялікі ўплыў на ўсё мае жыццё. Я зразумеў, што мяне атачае натуральны свет, які мае сваё блізка, сваё далёка, сваё ўнізе, сваё ўверсе, які мае свае аглядныя межы, сваю таямніцу, і што гэта іншы свет, чым той, які нам прапануе навука.
У шасцідзесятыя гады я ўжо быў знаёмы з прафесарам Паточкам і запрашаў яго ў Тэатр “На Забрадлі”, дзе пасля прадстаўлення ён вёў філасофскія гутаркі і дыскусіі. Гта быў цікавы палеміст, сакратаўскі тып філосафа, і мы заставаліся там да позняй ночы.
У сямідзесятыя гады я па даручэнні сяброў папрасіў яго быць прэс-сакратаром Хартыі-77 і такім чынам стаў сведкам яго цяжкіх роздумаў. Ён доўга вагаўся, таму што ведаў, што гэта прынцыповая і рызыковая справа, якая карэнным чынам зменіць яго жыццё і можа давесці да турмы. Калі ён усёж-такі вырашыў прыняць маю прапанову, ён паставіўся да яе з велізарнай адказнасцю. За ўсё, што ён рабіў, ён адказваў асабіста і ішоў да канца, што парадаксальна пацвердзіў і абставінамі сваёй смерці пасля аднаго са шматгадзінных допытаў.
Ян Паточка нараўне з іншымі ўнес і агучыў маральны складнік Хартыі-77. Ён гаварыў пра салідарнасць усіх нераўнадушных, аб тым, што ёсць рэчы, якія неабходна рабіць проста таму, што гэта добра, і не разлічваць на іх поспех або наступную ацэнку.
Я сустракаюся з дысыдэнтамі, з апазіцыйнымі дзеячамі і змагарамі за правы чалавека з краін з дыктатарскімі ці аўтарытарнымі рэжымамі. І цікава тое, як усе яны аб’яўляюць сябе – для мяне нават дзіўным спосабам – прыхільнікамі запаветаў Хартыі-77 і яе маральных складнікаў. Ідэя негвалтоўнага процідзеяння, за якую мы адказваем усёй сваёй сутнасцю, распаўсюджваецца ў значнай ступені і дзякуючы прафесару Паточку, які так і застаецца для нас вечным натхненнем.
Ваш,
Вацлаў Гавел
Комментарии и рассуждения:
Татьяна Водолажская
Я не могу похвастаться глубоким знанием философского наследия Яна Паточки, и, участвуя в конференции, я пользовалась этим посланием, как своего рода «дорожной картой» для восприятия всего, что говорили о самом философе, о его идеях и об их сегодняшних интерпретациях.
Это краткое и, казалось бы, довольно простое по содержанию послание, дает несколько поводов для размышления, особенно актуальных в наших сегодняшних условиях, которые столь близки времени и обстоятельствам жизни Яна Паточки.
1. Книга. «В далёкие пятидесятые годы я, будучи пятнадцатилетним мальчиком, узнал, что существует книга «Естественный мир как философская проблема». Она лежала в пражской университетской библиотеке, но не выдавалась, потому что автор был в немилости у коммунистического режима. … Книга «Естественный мир как философская проблема» оказала большое влияние на всю мою жизнь. Я осознал, что меня окружает естественный мир, у которого есть свое близко, свое далеко, свое внизу, свое вверху, у которого есть свои обозримые границы, своя тайна, и что это другой мир, нежели тот, который нам предлагает наука». Казалось, что тут такого необычного. Вполне нормальная ситуация. Молодой интеллектуал, любознательный студент прочитав философское сочинение, был на всю жизнь впечатлен. Да не просто впечатлен, но книга стала для него шагом в формировании мировоззрения. Думаю, что практически каждый культурный и общественный деятель масштаба Гавела имеет в своей биографии подобный факт. Я даже уверена, что без чего-то подобного, без потрясения философской идеей, которая потом становится основой культурной, интеллектуальной или общественной и политичской практики, не может быть никакого политика, культурного или общественного деятеля. Так что сей факт вроде бы лишь подтверждает мои представления о связи философии и политики (в широком смысле). Но я пытаюсь представить себе эту ситуацию молодого Гавела студента, читающего философский труд, в общем-то, мало известного философа, который ко всему прочему является хоть и не ровесником, но современником и еще и соотечественником. И именно эти обстоятельства вызывают мои размышления. Размышления о сегодняшней беларусской ситуации. Размышления о готовности увидеть и быть потрясенным, изменить свое мировоззрение под воздействим прочтения своего соотечественника и современника, не «обремененного» какими-то элементами признания.
В том же месте упоминается «запретность» этой книги Паточки. А думаю, о том, что насколько большей преградой к такому воздействию по сравнению с запретом являются вот эти характеристики «современник», «малоизвестный», «соотечественник».
2. Решение. «В семидесятые годы я по поручению друзей попросил его быть пресс-секретарём Хартии-77 и таким образом стал свидетелем его тяжелых раздумий. Он долго решался, потому что знал, что это принципиальное и рискованное дело, которое коренным образом изменит его жизнь и может довести до тюрьмы». Над чем размышлял Ян Паточка? Несомненно, и дальнейшая судьба философа это подтвердила, активное включение в общественную и политическую жизнь было крайне опасно. Но только ли это было предметом тяжких раздумий? Как и о чем должен был думать и принимать решение философ, который развивал идеи непредзаданности истории, вклада мыслей и действий в будущее, ответственности за эти мысли и действия. Принимая это решение он не мог знать, не мог рассчитывать (в смысле точного прогноза и расчета), что его идеи, его позиция найдут поддержку, победят или хотя бы не приведут к негативным результатам. История складывается из действия и «ответов» на него других людей, и эти «ответы» нельзя ни предугадать, ни запланировать. Только ли риск, опасность страшили философа? Или ответственность за историю – страны, Европы и даже мира. Ответственность за историю, за события, которые последуют и над которыми человек властен лишь в меру своей собственной готовности продвигать свои идеи и действовать.
Это сейчас, по прошествии стольких лет, мы можем с уверенностью говорить о том, что эти действия были правильными, причем не абстрактно правильными, а еще и привели к желаемому результату. Но тогда? Думаю, что единственным ориентиром, позволявшим принимать решение о вступлении в активную политическую жизнь, были собственные философские идеи, они задавали картину мира и основание для решений – что должен делать философ. Причем не философ вообще, а сам Ян Паточка как философ. Я пытаюсь представить себе ту ситуацию: состояние общества, состояние умов и традиции принятия решений со ссылкой на объективные обстоятельства. Я пытаюсь представить себе, что говорили (или говорили бы) в тот момент Паточке «умные люди» – интеллектуалы, аналитики, ученые, глубоко знающие то самое состояние общества.
Слушая на конференции Ивана Хватика и Ольгу Шпарагу, которые разбирали философию истории и понятия свободы и ответственности Яна Паточки, я убеждаюсь, что «тяжкие раздумья» были философскими раздумьями, а действия – частью философствования.
3. Распространение идеи. «Я встречаюсь с диссидентами, с оппозиционными деятелями и с борцами за права человека из стран с диктаторскими или авторитарными режимами. И интересно то, как все они объявляют себя – для меня даже удивительным способом – сторонниками заветов Хартии-77 и ее нравственной составляющей». Что же вызывает удивление Вацлава Гавела? Ведь нам кажется, что идеи Хартии 77 – это то, что весьма органично для «борцов за права человека». Почему же человек, не только провозглашавший эти идеи, но и добившийся их реализации удивлен их принятием? Я, конечно, могу ошибаться, но возвращаясь к размышлениям Яна Паточки о природе политики и истории, я могу предположить, что во времена провозглашения этих идей они были не столь уж однозначно и позитивно воспринимаемы. Им сопротивлялись, их не принимали, причем, не только тоталитарный режим (что естественно), а такие же борцы за демократию, свободу и права человека. Как просто признавать идеи, которые уже получили свое воплощение и как сложно воплощать и делать реальностью все то, что таковой пока не является.
История у Паточки – это не пространство прошлого, это пространство будущего – того, что может и должно стать реальностью. Политика – это не объективное настоящее, это тоже будущее, причем не известное. Есть ли в беларусской философии такие история и политика?