Лекция памяти философа, интеллектуала, политического и общественного деятеля Леонидаса Донскиса, «In memoriam L. Donskis: философские идеи и публичная политика» состоялась в рамках цикла Летучего университета “Уяўляючы Беларусь: ідэі і вобразы для супольнай будучыні”. Предлагаем вашему вниманию репортаж Информационной службы “ЕвроБеларуси”, которая побывала на лекции.
Рассказ Рустиса Камунтавичюса, профессора Университета Витовта Великого, получился, как выразился беларусский философ Игорь Бобков, «персональным, частным, личным и в то же время глубоким».
Леонидас Донскис — один из самых ярких представителей литовской либеральной традиции, которая, по Камунтавичюсу, есть «частью литовской культуры, не культуры сегодняшнего большинства в Литве, но при этом и не является абсолютно маргинальной». «Она — очень важная часть того, что сегодня считается Литвой», – подчеркнул Камунтавичюс, напоминая о том, как эта традиция собственно появилась в Литве. «Ее создавали, как называет их Донскис, «американцы», то есть литовские эмигранты, которые приехали строить Литву после выхода из СССР. Главная их цель была — сделать литовцев свободными. Первым шагом стало создание Университета Витовта Великого, действительно совершенно иного на тот момент для Литвы, свободного».
Как отметил Рустис Камунтавичюс, либералы не стали доминирующей силой в Литве, но постоянно присутствуют в парламенте, на последних выборах в октябре этого года они взяли 10% мест в Сейме. «И главное, что они привезли с собой — традицию неформального общения, дискуссии, интеллектуального клуба, который собирается в Литве и сейчас», – сказал Камунтавичюс.
У лектора персона Донскиса ассоциируется с несколькими «словами на букву Ш».
Шпенглер. Леонидас Донскис писал свою докторскую именно по Освальду Шпенглеру. А одна из последних книг Донскиса «называется очень по-шпенглеровски: «Поиски оптимизма в пессимистические времена: Предчувствия и пророчества Восточной Европы». Книга представляет собой переписку Донскиса и Томаса Венцловы, еще одного выдающегося литовского интеллектуала. «Венцлова не живет в Литве, он даже написал перед отъездом в Польшу статью «Я задыхаюсь». Донскис и Венцлова смотрят на все очень пессимистично, но при этом ищут, – говорит Камунтавичюс. – Донскис утверждает: надо делать то, что должно. Делать то, в чем видишь смысл. Это посыл всей нашей либеральной школы вообще — делать в эти бессмысленные времена то, в чем видишь смысл. Либеральные интеллектуалы повторяют это с 1993 года, идеализм, донкихотство были всегда большой ценностью для этих людей».
Шетени. Деревня, где родился Чеслав Милош: «Настоящая такая вёска, девять домов, в восьми пьют — деревня у нас пропита, как и везде. (…) Один из этих домиков купил Донскис, сделал там летнюю резиденцию, к нему можно было приезжать». По мнению Камунтавичюса, «такие люди, как Донскис, видели свою миссию именно в таком общении, ты должен приходить, сидеть со всеми и говорить, особенно с молодыми». «С молодежью — еще и все время повторять свои утверждения. Мы все задавались вопросами, почему они все время повторяют? Донскис, Венцлова? Потому что надо все время осмыслять, надо думать, надо развивать. Принцип простой: думать глобально, действовать локально. Не наоборот, не так, как популисты, – вспоминает Камунтавичюс. – Там он написал эссе о духе Европы. То есть он пишет о Европе в деревне Шетени. Символично. Идентичность и суть Европы он видел в том, что она такая разная. Наша сила — в разнообразии».
Шекспир. Донскис ставил литературу очень высоко, «литература заставляет людей летать». Курс, который он начал читать в университете после возвращения из Европарламента, назывался «Шекспир и политика». Его любимый сонет:
Устал я жить и мир оставить рад,
Не видеть, что у нищих благородство
И у ничтожеств золотой наряд,
И пламенная вера предается,
И лезет вверх сомнительная честь,
И растлено девичье достоянье,
И мажут грязью лучшее, что есть,
И сила силой быть не в состоянье,
И власть искусству затыкает рот,
И глупость судит разум вдохновенный,
И честность простоватостью слывет,
И в лагерь Зла Добро бредет, как пленный,
Устал я жить, и смерть страшна лишь тем,
Что друг мой станет одинок совсем.
«Тут этот мир, который видели и видят литовские интеллектуалы. Донскис делал акцент на последних строках сонета, для него так был ответ на этот вопрос: «Для чего ты живешь?» Мир, по Донскису, или, если хотите, Литва, будет спасен, если мы будем смотреть внимательно друг на друга, если мы постараемся понять один одного. Мы же очень разные, это следует признать. Но для того чтобы творить, чтобы мир чего-то достиг — должна быть эмпатия», – рассказал Камунтавичюс.
В учебнике для 10 класса «Гражданское образование», который написал Донскис и который «не то, что ученики, так и учителя не понимают», философ дает несколько наиболее важных для него определений модерного общества. «Вот заголовок: «Любовь и дружба как начала современного общества», то есть речь о том, что без эмпатии нет модерного общества. Вот глава «Политическая мудрость и литература», что мы выбираем: европейские ценности, накопленные веками, или технократию и власть. Глава о толерантности: все люди — разные, даже если они похожи родством, языком и культурой. Похожесть — это самообман. Толерантность, по Донскису, это готовность бороться за свое достоинство и достоинство другого. Патриотизм. Донскис считает, что критика своей страны — главное качество патриота, то есть критика самого себя. Самокритика, саморефлексия — это вообще главные слова литовской либеральной школы. Но проблема в том, что в Литве очень мало слышат эти слова. В понимании большинства, да и не только в Литве, патриот может говорить о своей стране только хорошее», – отметил Камунтавичюс.
Парадоксально, но, как сказал лектор, либеральные интеллектуалы «фактически были и остаются маргинализованы, то есть за них голосуют, читают их многочисленные статьи — но очень мало кто понимает их». «Но если бы не эти люди, то Литва бы была другой, намного более советской», – заключил Рустис Камунтавичюс.
Полная версия репортажа с лекции на сайте “ЕвроБеларуси”: Рустис Камунтавичюс: Леонидас Донскис и его коллеги сделали Литву другой, хотя слышали их немногие.