Последний тезис о Фейербахе

Кирилл Мыльников

Оглавление
1. Введение   
2. Фридрих Энгельс и «консервативный» вариант одиннадцатого тезиса    
3. Александр Кожев и «сильный» вариант одиннадцатого тезиса 
4. Жак Деррида и «слабый» вариант одиннадцатого тезиса  
5. Ален Бадью и «контр»-вариант одиннадцатого тезиса 
6. Схематическая интерпретация одиннадцатого тезиса  
7. «Современное» понимание одиннадцатого тезиса   
8. Заключение    
Список литературы   
Примечания  

1. Введение

Последний тезис о Фейербахе, вне всяких сомнений, является одним из наиболее известных афоризмов Карла Маркса и одновременно – ярким примером высказывания, которое обрело своеобразною независимость от автора и трактовалось читателями довольно различным образом. Отчасти этому способствовала краткость формулировки, отчасти ее неясный характер: согласно Энгельсу, тезисы о Фейербахе – это «наскоро набросанные заметки, подлежащие дальнейшей разработке и отнюдь не предназначавшиеся для печати». Значимость тезиса, как и всего текста в целом, состоит, прежде всего, в том, что это «первый документ, зародыш нового мировоззрения». Т.е. «Тезисы о Фейербахе» возможно рассматривать как некоторое свидетельство о ранних взглядах создателя коммунистической идеологии, или как один из вариантов решения древней философской проблемы – характера отношений философ-политик и участия философа в политической жизни. Возможно также рассмотреть данную работу как предпосылку либо основу последующих взглядов различных авторов. При таком формальном подходе текст Маркса представляет интерес, по большей части, для представителей академической среды: историков философии, политологов, филологов и других.

Тем не менее, по-прежнему возможно взглянуть на «Тезисы о Фейербахе» именно таким образом, как задумал автор – как на своеобразную инструкцию либо руководство к действию. Сделать это довольно непросто, так как при этом возникает ряд вопросов: кто сегодня мог бы являться адресатом такого текста, насколько такой текст является актуальным в настоящее время и т.д., не говоря уже о вопросах в формате «возможно ли сегодня адекватное понимание данного выражения». В любом случае, прежде обращения к указанным затруднениям необходимо составить представление об исходной (консервативной) интерпретации общей системы взглядов, которая формируется «Тезисами о Фейербахе» и одиннадцатым тезисом в частности. После этого следует рассмотреть изменения в понимании смысла данного высказывания, которые скорее представляют собой результат авторских попыток изменить связанную с «Тезисами» классическую марксистскую систему воззрений, чем результат уточнений в понимании Маркса. И только после завершения указанных действий и рассмотрения связанных с ними вопросов допустимо говорить об относительно современном варианте понимания одиннадцатого тезиса о Фейербахе как некоторого руководства к действию.

Таким образом, можно сказать, что настоящий текст является развернутым комментарием к высказыванию Маркса, но основная цель заключается не в объяснении значения соответствующего высказывания раз и навсегда, чтобы читатель смог его выучить, но в изучении способов интерпретации и ориентирования среди множества связанных с одиннадцатым тезисом концепций.

2. Фридрих Энгельс и «консервативный» вариант одиннадцатого тезиса
Тезисы о Фейербахе были опубликованы Энгельсом в приложении к работе «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии», спустя порядка сорока лет после их написания Марксом. Тезисы о Фейербахе были созданы в период, когда Маркс и Энгельс занимались разработкой собственных взглядов (а именно, материалистического понимания истории) в форме критики послегегелевской философии. Ни тогда, ни впоследствии они не высказывались с точностью и определенностью ни насчет влияния Гегеля, ни насчет влияния Фейербаха, что, в конце концов, побудило Энгельса написать вышеназванную работу, в которой были затронуты данные темы, и приложить к ней старые заметки Маркса в качестве свидетельства. По разным причинам наиболее популярной оказалась последняя, одиннадцатая формулировка из этих заметок.

В оригинале и в подстрочном переводе на русский язык данное высказывание выглядит следующим образом:

В отношении перевода следует отметить, что наиболее популярным является, фактически, подстрочник с несколько измененным порядком слов и пунктуацией для лучшего звучания и восприятия («философы до сих пор только по-разному объясняли мир, а дело заключается в том, чтобы его изменить»). Иногда переводчики стараются передать некоторые особенности исходного языка, добавляя «все философы», «лишь только» и др. Еще реже можно встретить варианты, в которых переводчик вносит собственные уточнения: «все философы ошибались в том, что», – но такие правки, на деле, скорее уводят от исходного смысла.

В формальном отношении, высказывание является понятным, за исключением неточности во второй части, на что обратил внимание Владимир Бибихин: «…Вторая половина тезиса очень странная. «Дело заключается в том, чтобы изменить его». Чье дело заключается в этом? Дело философии, по-видимому. Она должна взяться за изменение мира. … Мир насилия разрушить». Но такую неточность вполне можно списать на то, что это все-таки заметка в блокноте, а не публикация в научном журнале. Однако, если ее устранить, одиннадцатый тезис можно было бы сформулировать следующим образом: «философы до сих пор только по-разному объясняли мир, а дело философов в том, чтобы его изменить». По какой причине следует вести речь именно о «деле философов», а не о «деле философии»? Чтобы это понять, необходимо обратиться к марксистскому представлению о философии.

Краткий обзор данного вопроса представлен в работе Энгельса «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии». Общество устанавливает государственную власть в качестве органа для защиты своих общих интересов от внутренних и внешних нападений. Но после возникновения государственная власть становится самостоятельным по отношению к обществу органом, защищающим интересы одного господствующего класса. Возникает политическая борьба между господствующим классом и угнетенным классом, при этом сознание связи политической борьбы с ее экономической основой ослабевает или теряется совсем. Как только государственная власть становится самостоятельной по отношению к обществу, она порождает новую идеологию – государственное и гражданское право. Тем не менее, возникают идеологии более высокого порядка, то есть еще более удаленные от экономической основы, – философия и религия. Несмотря на кажущуюся независимость от материальной жизни, они связаны с ней промежуточными звеньями. Одной из общих задач идеологий разных уровней, и философии в том числе, является поддержание существующего порядка через легитимацию государственной власти господствующего класса.

Здесь следует сделать небольшое отступление, чтобы пояснить, почему философия рассматривается в качестве идеологии и какая именно философия рассматривается таким образом. Прежде всего, это обусловлено интерпретацией гегелевской философии Марксом и Энгельсом, которая привела к отказу от претензии на абсолютную истинность философской теории. Так, в той же работе, Энгельс пишет следующее: «Истина, которую должна познать философия, представлялась Гегелю уже не в виде собрания готовых догматических положений, которые остается только зазубрить, раз они открыты; истина теперь заключалась в самом процессе познания, в длительном историческом развитии науки, поднимающейся с низших ступеней знания на все более высокие, но никогда не достигающей такой точки, от которой она, найдя некоторую так называемую абсолютную истину, уже не могла бы пойти дальше и где ей не оставалось бы ничего больше, как, сложа руки, с изумлением созерцать эту добытую абсолютную истину». Это относится не только к философскому познанию, но и к другим типам познания, равно как и к области практического действия. Все общественные порядки, которые сменялись в ходе истории, – это «ступени бесконечного развития человеческого общества от низшей ступени к высшей». У данной теории развития (т.н. диалектической философии) существует консервативная сторона: «каждая данная ступень развития познания и общественных отношений оправдывается ею для своего времени и своих условий». Т.е. для каждой ступени развития общества характерна своя философия, которая сложным образом связана с политической и экономической жизнью общества на данном этапе, что позволяет, в свою очередь утверждать, что истинность определенной философской системы зависит от определенных современных такой системе требований. Здесь возникает затруднение в отношении самой диалектической философии: несмотря на ее формализм, следует ли ее рассматривать как теорию, истинную в некоторых временных условиях, или же теорию, истинную во всех временных условиях, – но это не относится к теме данного эссе и не рассматривается в нем.

Таким образом, когда Энгельс называет все философские системы идеологиями (кроме диалектической философии, статус которой не понятен), имеется в виду, что они являются истинными только на определенном этапе развития общества и, отчасти, способствуют сохранению характерного для этого этапа общественного порядка, а именно способствуют сохранению прав господствующего класса на государственную власть. Таковой, согласно Энгельсу, является современная ему академическая философия: «Что же касается исторических наук, включая философию, то здесь вместе с классической философией совсем исчез старый дух ни перед чем не останавливающегося теоретического исследования. Его место заняли скудоумный эклектизм, боязливая забота о местечке и доходах, вплоть до самого низкопробного карьеризма. Официальные представители этой науки стали откровенными идеологами буржуазии и существующего государства, но в такое время, когда оба открыто враждебны рабочему классу». Тем не менее, философия может являться теорией другого типа – теорией нового общественного порядка, который сменит существующий, – «И только в среде рабочего класса продолжает теперь жить, не зачахнув, немецкий интерес к теории… Немецкое рабочее движение является наследником немецкой классической философии». При этом, происходит отказ от философии как от некоторой идеологии, в пользу философии как научной теории. «Но это понимание наносит философии смертельный удар в области истории точно так же, как диалектическое понимание природы делает ненужной и невозможной всякую натурфилософию. Теперь задача в той и в другой области заключается не в том, чтобы придумывать связи из головы, а в том, чтобы открывать их в самих фактах».

Принимая во внимание сказанное, можно предложить своеобразное объяснение того факта, что в одиннадцатом тезисе о Фейербахе говорится о «деле философов», а не о «деле философии». Дело современной Марксу и Энгельсу философии – это непосредственное или опосредованное поддержание и оправдание существующего порядка, в то время, как от тех, кто считает себя философом, требуется разработка философии как теории нового общественного устройства. Интересно, что при таком подходе само по себе философское познание общества требует от философа некоторых действий не философского характера, направленных на подрыв власти господствующего класса с целью преобразования общества. Иными словами, определенное философское исследование предполагает определенную практическую деятельность. В связи с таким подходом вспоминается замечание Аристотеля в «Никомаховой этике»: «мы ведь проводим исследование не затем, чтобы знать, что такое добродетель, а чтобы стать добродетельными, иначе от этой [науки] не было бы никакого проку». Т.е., философское познание общества предполагает познание и места самого философа в обществе, а так как, согласно Марксу, общество объективно развивается от низшей ступени к высшей, то для философа этически предпочтительным (или даже этически обязательным) является способствовать ускорению общественного прогресса («дело в том, чтобы его [мир] изменять»), то есть способствовать переходу к коммунистическому устройству общества. При этом основное революционное свойство новой теории заключается в том, что современная философская теория объявляется псевдонаучной и объявляется разработка новой философии на объективных основаниях; а революционность теории в традиционном понимании (т.е. как противодействие действующей власти) выглядит второстепенной и вызванной объективными причинами.

Таким образом, консервативная интерпретация одиннадцатого тезиса может выглядеть следующим образом. Все философы до сих пор [до Маркса] только объясняли мир [создавали тексты о различных действительных/не действительных явлениях, без каких-либо практических обязательств], но настоящей задачей философов является изменение [от менее развитого к более развитому, а следовательно, и более справедливому общественному порядку] общественного порядка [при помощи, как минимум, 1) разработки новой философской теории об обществе, которая является объективной научной теорией, а не идеологией; 2) политической деятельности для организации/создания нового политического субъекта и направления его действий с соответствии с разработанной научной теорией].

3. Александр Кожев и «сильный» вариант одиннадцатого тезиса
По всей видимости, обращение к Александру Кожеву в связи с одиннадцатым тезисом выглядит довольно странным, потому что неизвестно, выражал ли он вообще какие-либо соображения о «Тезисах» Маркса. Но такое обращение необходимо, чтобы прояснить важный вопрос, связанный с упомянутым тезисом о Фейербахе.

Что должно представлять собой дело философов, если общество перешло к наивысшей форме развития?

Разумеется, положение о том, что развитие общества происходит в виде последовательно сменяющих друг друга этапов, от низшего к высшему, остается в качестве аксиомы. На первый взгляд, этот вопрос не актуален, потому что Энгельс абсолютно ясно и категорично высказывается на данный счет: «История так же, как и познание, не может получить окончательного завершения в каком-то совершенном, идеальном состоянии человечества; совершенное общество, совершенное «государство», это — вещи, которые могут существовать только в фантазии». Тем не менее, раз основной задачей философов является изменение мира, любопытно обратиться к фантазии, чтобы представить, чем они могли бы заниматься, когда/если мир больше не нуждается в каких-либо изменениях.

Несложно предположить, что следуя логике, соответствующей тезисам о Фейербахе, для перехода к такой ситуации необходима «идеальная», в самом общем смысле, философия или же не философия, а «идеальная» научная теория. На этом можно обратиться к уже озвученной философской концепции, которая принадлежит Александру Кожеву.

Кожев, подобно Марксу, разработал собственную философскую концепцию на основе гегелевской философии, а именно, исходя из отказа от претензии на абсолютную истинность философской теории. Но, в отличие, от Маркса, который предложил при помощи философии изменять мир, Кожев предложил вовсе отказаться от философии. Т.е. собственные философские взгляды Кожев воспринимал не как продолжение или развитие философии Гегеля, но как простое повторение и копирование последней.

«Абсолютное знание гегелевской философии – это для Кожева знание индивидуума о его радикальной конечности. История философии, как она, по мнению Кожева, была рассказана Гегелем, есть история претензий отдельных философов на тотальный дискурс о мире – и одновременно на тотальную власть над миром». История философии, в представлении Кожева, – это история борьбы отдельных философов в попытке установить полную власть над миром посредством собственного дискурса. В его понимании, стремление к тотальной истине о мире предполагает наличие воли к тотальной власти над миром. «Абсолютное знание есть, по Кожеву, однако, знание о невозможности для отдельного человека достичь тотальной власти – а значит, и тотальной истины. Сфера власти отдельного человека всегда ограничена — и поэтому также ограничена и сфера его истины. Абсолютное знание для Кожева – это знание о том, что философская истина есть не более нежели частное дело каждого отдельного человека. И, соответственно этому, философская истина есть истина лишь настолько, насколько далеко простирается власть того, кто эту истину утверждает». Кожев утверждал, что по своим политическим убеждениям является сталинистом, поскольку Сталин, с его точки зрения, представлял собой символ единства идеологии и власти. «Тот, кто достиг абсолютного знания [т.е. знания о взаимосвязи между истиной и властью], достиг в то же время конца философии, если понимать под философией претензию на тотальную истину о мире: человек, обладающий абсолютным знанием, перестает философствовать, то есть размышлять о том, чем он не владеет и что выходит за рамки его реальной компетенции».

На основе подобных взглядов Кожев сделал практические выводы для себя лично: он отказался от философствования и стал чиновником Комиссии по созданию единой европейской тарифной системы, которая стала первой ступенью на пути к Европейскому Союзу.

Скорее всего, нечто подобное потребовалось бы и от тех философов, которые, следуя предписаниям тезиса о Фейербахе, оказались бы на высшей ступени развития общества, – им пришлось бы отказаться от авторства в отношении философских текстов, т.е. перейти от «стремления к мудрости» к «обладанию мудростью» или отказаться от философии в пользу абсолютно истинной теории. Помимо сохранения такого философского знания, необходима была бы политическая деятельность, направленная на поддержание существующего «идеального» порядка и государственной власти. Также, в такой ситуации следовало бы отказаться от традиционной марксистской установки на революционную борьбу.

Интересно, что если не изменять саму формулировку одиннадцатого тезиса, но несколько изменить его интерпретацию, то он вполне смог бы применяться для обозначения идей Кожева. Все философы до сих пор [до Кожева] только объясняли мир [создавали тексты о различных действительных/не действительных явлениях, напрасно стремясь к абсолютной истинности и к абсолютной власти над окружающим], но настоящей задачей философов является изменение [без всякого философствования] общественного порядка [что подразумевает стремление к получению как можно большей власти].

Здесь невольно представляется шекспировский Ричард III, который, судя по его словам, вполне мог бы стать последователем такого своеобразного практически ориентированного философского учения:
   «Противник я трусливых размышлений:
   Они ведут к медлительной отсрочке,
   А та — к бессилью, нищете и сраму».

Такой вариант одиннадцатого тезиса, разумеется, как невозможен, так и неправилен, если исходить из многих замечаний, которые были высказаны Марксом и Энгельсом по соответствующим вопросам. Тем не менее, такой вариант демонстрирует общую проблему философских теорий, ориентированных на активное практическое воплощение в той или иной сфере общественной жизни, – зачастую работа над точным и строгим представлением самой теории является второстепенной проблемой, которая вполне может быть отодвинута на второй план по различным причинам: нехватки времени на ее проработку, непонимания со стороны нефилософски настроенной аудитории, которая как-то задействована в воплощении философской теории и т.д. Иными словами, сложная и строгая философская концепция вполне может оказаться непригодной для практического воплощения, но мы рассмотрим данный вопрос подробнее ближе к самому концу текста.

4. Жак Деррида и «слабый» вариант одиннадцатого тезиса
Перед рассмотрением данного аспекта необходимо честно признать, что ссылка на Жака Деррида приводится здесь, фактически, случайно и обусловлена тем, что Деррида является, скорее всего, единственным, кто высказал с определенностью именно то отношение к одиннадцатому тезису, которое будет рассматриваться в данной части. Речь пойдет о том, как идеи «аналитического» направления в философии, а именно теории перформативных высказываний, повлияли на понимание одиннадцатого тезиса о Фейербахе и позволили увидеть в нем и нечто новое, и спорные или устаревшие черты.

В одной из своих наиболее известных работ «Как совершать действия при помощи слов» британский философ-аналитик Джон Остин продемонстрировал, что существует класс высказываний, которые одновременно являются действиями. Т.е. такие высказывания представляют собой не описание окружающего мира, но его изменение и преобразование. Трактуя одиннадцатый тезис с подобных позиций, Деррида отмечает: «Мы готовы принять возвращение Маркса или возвращение к Марксу, лишь бы умолчать о том, что Маркс заповедовал не просто расшифровать свои тексты, но еще и действовать или превратить расшифровку (интерпретацию) в преобразование, которое “изменит мир”». Характеризуя такую позицию в общем, В.Е. Семенков пишет: «Перформативное воздействие речей Маркса мыслится Ж. Деррида как порождение процесса бесконечного смыслообразования. Причем этот процесс тождественен для него “перманентной революции”».

Если вернуться к «консервативному» варианту одиннадцатого тезиса о Фейербахе, то можно обратить внимание, что Маркс противопоставляет «изменение мира» «объяснению мира». Но не таким образом, что от объяснения следует отказаться вовсе à la Кожев, а в том смысле, что «объяснение мира» скорее является вторичным и зависимым от «изменения мира»: философско-идеологические объяснения поддерживают старый порядок, философско-научное объяснение предназначено для смены старого порядка на новый, более прогрессивный порядок. Совершенно точно можно утверждать, что Маркс не планировал ограничиваться и не ограничивался сугубо литературной работой, в том смысле, в котором предлагает взглянуть на этот вопрос Деррида. Тем не менее, любопытно, что в теоретическом отношении, рассмотрение одиннадцатого тезиса через призму теории перформативных речевых актов подрывает один из наиболее революционных аспектов тезиса: расширение полномочий философа до непосредственного участия в политической жизни. Теория перформативных высказываний демонстрирует, что влияние текста на окружающее может быть гораздо более значительным, чем предполагалось до ее возникновения, учитывая, что текст сам по себе может являться изменением мира. Т.е. скорее «изменение мира» следует рассматривать зависимым и второстепенным в отношении «объяснения мира», но не наоборот. К тому же, возвращаясь к Деррида, можно отметить, что объяснение мира, его перформативная интерпретация может рассматриваться, как сложная активность, относительно независимая от непосредственной политической деятельности. Такой взгляд предполагает наличие своеобразного разделения труда между теми, кто занимается перформативной интерпретацией и теми, кто совершает неязыковые действия, а именно, разделение труда между философом и политиком, что выглядит более эффективным по сравнению с представлением Маркса о том, что философ должен одновременно выполнять и работу политика.

В соответствии с таким дополнением, можно было бы предложить следующее толкование одиннадцатого тезиса. Все философы до сих пор [до возникновения теории перформативных высказываний] только объясняли мир [создавали тексты, не обращая внимания их перформативные аспекты], но настоящей задачей философов является изменение [при помощи текстов] мира [через постоянную работу над перформативным аспектом текстов].

5. Ален Бадью и «контр»-вариант одиннадцатого тезиса
Как говорилось выше, под влиянием концепций аналитической философии, объяснение мира и изменение мира выглядят как различные сложно организованные деятельности, при этом скорее изменение мира выглядит второстепенным, чем наоборот. Но возможен и противоположный взгляд на это соотношение, и таковой представлен в интерпретации Алена Бадью.

Ален Бадью утверждает, что «всякая философия обусловлена той или иной реальной политикой, которую она прикрывает посредством некоей особой транскрипции, предназначенной для того, чтобы произвести чисто философские последствия» («даже Платон прекрасно знал, что для того, чтобы философ стал царем, необходимы реальные политические обстоятельства, напрямую философии не касающиеся»). То есть именно изменение мира (политика) имеет первостепенное значение, а объяснение мира (философия) производна по своему характеру, так как именно в политической жизни возникают и изменяются представления об истине. «Истина, согласно такой теории, производится в политических, поэтических, научных и антропологических процедурах. Сам философ истину не производит, но именно он дает философское измерение той или иной уже произведенной истины, осуществляя процедуру согласования тех истин, что производятся в четырех ранее указанных процедурах». Задачей философа, при этом, является философское объяснение уже произведенной в политической деятельности истины, иными словами ее адаптация в философском тексте.

На первый взгляд, такая интерпретация одиннадцатого тезиса является продолжением идей Маркса с поправкой на более поздние тенденции в философии. Но данное утверждение все же неверно, потому как в такой интерпретации теряется одна из главных установок марксизма – стремление к научному объяснению общества и его изменению на основе такого объяснения. При этом научное объяснение, подобно естественным наукам, должно обладать (и, согласно Марксу, безусловно обладает) значительной предсказательной силой. В концепции Алена Бадью (по крайней мере, в отношении одиннадцатого тезиса) объяснение общества может быть научным только в прошедшем времени (т.е. в качестве истории), но не в отношении будущего. Здесь будущее общества каким-то образом осуществляется непосредственно в политической жизни, и только потом осознается и объясняется философами. Тогда выходит, что любые концепции в отношении будущего развития общества заведомо идеологичны, а, как мы показали в начале эссе, это как раз то, с чем Маркс никак не мог бы согласиться. Именно по этой причине мы назвали этот вариант интерпретации «контр»-вариантом.

Представить его в виде толкования одиннадцатого тезиса возможно примерно таким образом. Все философы до сих пор [до Алена Бадью] только объясняли мир [создавали тексты], но настоящей задачей философов является изменение [при помощи реальных действий] мира [через постоянное участие в политической жизни, при этом объяснение мира – лишь часть такого участия и предназначено для увеличения легитимации действий по изменению мира].

6. Схематическая интерпретация одиннадцатого тезиса
В каждом из четырех вариантов проблема власти философа и его полномочий является постоянным элементом, несмотря на то, что ей придается четыре разных смысла. Далее мы рассмотрим такую проблему более формально, чтобы провести некоторое общее сравнение и понять, какие именно особенности в интерпретации Маркса заставляют нас посмотреть по-новому на исходное понимание одиннадцатого тезиса. Но перед этим мы сформулируем общую характеристику на основе вышеуказанных четырех вариантов.

Если обращаться к проблеме власти философа в рамках консервативной марксистской теории, то можно уверенно сказать, что власть философа и самостоятельное изменение им окружающего мира – это своеобразная иллюзия или, в лучшем случае, субъективное восприятие некоторой ситуации. В классическом марксистском представлении, общество изменяется из-за развития «производительных сил», которое, в свою очередь, влияет на изменение политической ситуации. Также, развитие производительных сил является объективным и подчиняется определенным законам. Таким образом, заслугой философа является, скорее, осознание ситуации и участие в ней, т.к. его влияние на реальное изменение минимально и целиком определяется теми же самыми законами развития производительных сил. Разумеется, мы вправе задаться вопросом, может ли произойти в рамках такой теории изменение общественного строя без участия философов, т.е. без некоторого осознания и понимания ситуации, или осознание ситуации является непременным условием общественных изменений. Как бы то ни было, власть философа над общественными процессами возникает только в определенный момент времени (при смене формаций) и определяется независимым от философа развитием производительных сил. В схематической форме это выглядит следующим образом:

Основные элементы марксистской теории представлены тремя множествами – множеством идеологических надстроек ИД (идеологическая надстройка – это то, что Энгельс называет «идеологиями разного уровня», то есть включает в себя государственное право, религию, философию), множеством участников общества УО и множеством экономических основ ЭО. Взаимосвязь определенного подмножества ЭОN с подмножеством УОN и подмножеством ИНN называется формацией. При некоторой ЭОN текущее состояние производственных сил обусловило возникновение специфических вариантов государственного права, религии, философии (ИНN), которые используются господствующим классом (или в схематическом представлении, частью участников общества, которые являются господствующими) для поддержания собственной власти. Формации сменяют друг друга во времени из-за развития производительных сил в экономической основе. Необходимость в «подлинной» философии возникает при смене формаций (скорее всего, наиболее корректно будет сказать, что такая необходимость возникает при изменении «буржуазной» формации на «коммунистическую/социалистическую» формацию). «Подлинной философией» является либо такая философия, которая подготавливает почву для научной теории об изменении общества либо сама по себе научная теория об изменении общества. Такая философия разрабатывается некоторыми представителями множества участников общества (т.е. философами). Деятельность философов, как было указано выше, целиком вызвана объективными причинами – сменой формаций и в качестве минимальной последовательности действий выглядит следующим образом:
а) понимание/осознание текущей ситуации;
б) разработка новых философских идей;
в) политическая деятельность по разъяснению, пропаганде и реализации таких идей.

Такое представление основано на двух, в общем-то, устаревших принципах: принципа второстепенности сообщений в отношении практической деятельности (коммуникация в «марксистском» обществе – лишь один из процессов, который не оказывает прямое влияние на смену формаций, т.к. прямое влияние на смену формаций оказывает развитие производительных сил) и принципа историзма в отношении развития общества (под принципом историзма мы понимаем концепцию, согласно которой общественные изменения происходят последовательно в соответствии с объективными законами развития общества).

Так только мы подвергаем сомнению эти два принципа, возникает два типа «адаптированных» трактовок одиннадцатого тезиса, которые мы в краткой форме изложили в пунктах 4 и 5 («слабый» вариант и «контр»-вариант). А представления о власти и возможностях философа изменяются в зависимости от того, какую значимость мы придаем перформативному аспекту сообщений и того, насколько мы готовы отказаться от принципа историзма.
Выше мы уже обратили внимание на неясный характер влияния философов на смену формаций и, соответственно, на развитие производственных сил. Но если принимается, что высказывания сами по себе могут являться некоторыми действиями, то мы видим, что уже у Маркса происходит замена основного процесса, влияющего на развитие общества:

Если ранее, то есть до Маркса, изменения происходили неконтролируемым образом в экономической основе, затем такие изменения заставляли участников общества переделывать идеологическую надстройку, то теперь, при Марксе, изменения происходят, прежде всего, в представлениях о развитии общества у некоторых участников общества, которые начинают распространять такие представления через коммуникацию с другими участниками общества, изменяя последовательно либо одновременно как идеологическую надстройку, так и экономическую основу. Иными словами, на определенном этапе основным процессом, который влияет на изменение общественного устройства, оказывается коммуникация между участниками общества, а не развитие производственных сил.

Если мы частично отказываемся от принципа историзма, а перформативному аспекту сообщений придаем второстепенное значение (вариант à la Бадью), то схема коммуникации для данной ситуации, в общих чертах, остается прежней:

По-прежнему определяющие изменения происходят во множестве контекста, только их характер вместо последовательного и объективного изменяется на хаотичный и субъективный. Этим самым, отчасти, нарушается один из основополагающих принципов марксистской теории: принцип познаваемости общественных явлений (отказ от агностицизма в отношении объектов действительности). Под влиянием частично познаваемых изменений в контексте происходит изменение самих принципов рациональности в философии, а затем – изменение философских и научных теорий. Сложно сказать при этом, что мешает все-таки адекватно познавать общественные изменения: ограниченность возможностей коммуникантов или какие-то свойства самих общественных изменений. И эта проблема является весьма уязвимым местом такой философской концепции, которая основана на «адаптированной» интерпретации одиннадцатого тезиса.

Если мы полностью отказываемся от принципа историзма, а перформативному аспекту сообщений придаем определяющее значение (вариант à la Деррида), то новая философская интерпретация одиннадцатого тезиса о Фейербахе приобретает более корректный вид, с нашей точки зрения.

Во-первых, как мы уже отмечали, общественные изменения являются или оказываются на определенном этапе развития общества контролируемыми в какой-то степени. При этом, как только Маркс сформулировал точку зрения, что для осуществления таких изменений необходима некоторая научная или, как минимум, рациональная теория, такие изменения стали контролироваться, хотя бы теоретически, самими коммуникантами через работу с элементами множества КК, т.е. через изменения в философских и научных теориях:

При такой интерпретации представление о власти и полномочиях философов изменяется радикальным образом: по меньшей мере, в теории, мы можем представить, что через проработку философских и научных теорий коммуниканты смогут определять, каким образом изменится экономическая основа / контекст коммуникации.

Возражение о непознаваемом и хаотичном характере общественных изменений снимается через постановку технической задачи о преодолении такой хаотичности. Т.е. мы задаемся вопросом, каким образом мир должен быть устроен, чтобы философы могли его изменять? Или, возвращаясь к схематическому изображению коммуникации, это можно переформулировать следующим образом: каким образом должна быть организована система коммуникации, чтобы некоторый коммуникант имел возможность посредством надлежащего сообщения изменять контекст коммуникации?

При таком подходе мы уже предполагаем некоторую специализацию во множестве коммуникации, а именно, разделение коммуникантов на тех, чья деятельность связана с элементами множества кода и тех, чья деятельность связана с элементами множества контекста:

Если в рамках такого представления система коммуникации устроена идеальным образом, то вся власть, как в платоновском государстве, фактически принадлежит философам и ученым, даже если они абсолютно не связаны с господствующим классом, т.к. идеально проработанная теория предполагает наличие некоторого механизма ее воплощения, а следовательно и получение необходимых полномочий для ее осуществления. Изменения в контексте при этом производятся сверху вниз: сначала некоторые коммуниканты вырабатывают новую философскую/научную теорию, затем она проверяется и принимается другими коммуникантами, которые работают с философскими / научными теориями, затем практические следствия из таких теорий воплощаются господствующим классом (т.е. некоторыми коммуникантами, которые непосредственно связаны с элементами контекста), что в итоге приводит к изменению экономической основы / контекста коммуникации.

7. «Современное» понимание одиннадцатого тезиса
Фактически, при переосмыслении одиннадцатого тезиса о Фейербахе сегодня, перед нами возникает проблема обустройства системы коммуникации таким образом, как было указано выше.

С таким обустройством связан ряд затруднений. Мы приведем наиболее значимые, с нашей точки зрения, каждое из которых связано с одним из коммуникативных множеств:

1. Сложность общественных процессов / сложность контекста коммуникации. Как мы уже отмечали, эта особенность общественных изменений до сих пор позволяет строить современные философские концепции на принципе агностицизма. Мы уже говорили, что данная проблема решается через установку на рассмотрение такой сложности, как технической задачи. Иными словами, контекст является, в некоторой степени, активным, поскольку он определяет условия деятельности коммуникантов. Но, с другой стороны, контекст является активным лишь в той степени, в которой сами коммуниканты являются пассивными.

2. Наличие у коммуникантов общего представления о рациональности. Если мы вводим специализацию коммуникантов, а именно, разделяем их на тех, кто работает с идеологической надстройкой / кодом и на тех, кто осуществляет реальные изменения в экономической основе / контексте, то и первые и вторые должны обладать некоторым общем представлением о чертах рациональной (философской или научной) теории, т.к., в обратном случае, они не смогут определить наиболее подходящую теорию, следовательно, не смогут согласовать действия на основе теории и т.д. Помимо этого, огромную сложность представляет наличие популярных концепций о множественности равноценных рациональных теорий, что может быть использовано представителями господствующего класса для уменьшения собственной ответственности и отказа от полноценной теоретической работы.

3. Философия как «переход» от идеологии к науке. Возвращаясь к консервативной интерпретации одиннадцатого тезиса, мы отмечаем, что марксистский подход к философскому знанию до сих пор является актуальным. Фактически речь идет о трех видах рациональной теории: идеологии, философии и науке. В теоретическом аспекте, идеология не является рациональной теорией по сравнению с философией либо наукой, т.к. она не основывается на каких-либо объективных основаниях. Тем не менее, если идеология осознанно и успешно используется для поддержания власти господствующего класса, ошибочно считать ее нерациональной, т.к. теоретический аспект в данной ситуации является второстепенным. Разумеется, идеология может конкурировать с подлинно рациональными теориями (философией и наукой) только в том случае, когда большинство (или хотя бы некоторая часть) коммуникантов обладают расплывчатыми представлениями о критериях рациональности теории либо просто некомпетентны в таких вопросах.

Философия отчасти подобна идеологии в том, что также довольно редко представляет собой рациональную теорию, потому что является, прежде всего, стремлением к рациональности – смесью методологии научного знания, самого научного знания и различных сомнительных концепций. Она сохраняет явную особенность идеологии – стремление к целостности и полноте описания.
Идеалом рациональной теории является научная теория, которая теряет такие свойства, как простота и целостность, но, избавляется, по мере возможности, от идеологических элементов.

8. Заключение
Мы изложили четыре варианта понимания одиннадцатого тезиса и некоторых аспектов марксистской философии, а также постарались выработать некоторую общую интерпретацию, исходя из отрицания принципа историзма и учета более сложных представлений о коммуникации, чем те, что существовали во времена Маркса и Энгельса.

Сложно не отметить, что многие идеи, связанные с одиннадцатым тезисом, во многом являются развитием способов решения проблемы, которая была поставлена уже Сократом и Платоном и которая, согласно замечательной формулировке Б. Рассела, условно выглядит следующим образом: как добиться того, чтобы власть в государстве принадлежала компетентным людям. Другой чертой, близкой к платонизму, является рассмотрение власти как средства, а не цели, более того, как средства для следования некоторому благу – истинной теории. Именно поэтому во второй части тезиса говорится о том, что философу «следует», то есть тезис является своеобразным моральным императивом.

В конце мы бы хотели обратить внимание на сложное положение философа в современной обстановке, если он намеревается продолжать то, что начал Маркс. Такой философ оказывается перед двумя практически неразрешимыми проблемами, которые во многом, прямым или косвенным образом, вызваны взглядами его великого предшественника. Во-первых, стремление к строгой научной теории в отношении объектов гуманитарных наук привело к значительной специализации в них, что требует от современного «пост-марксиста» знаний в самых различных областях гуманитарного знания (лингвистике, социологии, истории, психологии и др.), следования наиболее современным теориям и знания об устаревших теориях. Соответственно, изъяном многих философских концепций является их распространение на те области, где в философии более нет необходимости, – это часто вызывается стремлением к некоторому целостному описанию объекта, что сегодня едва ли под силу даже целому сообществу. Второй проблемой является разъяснение теории коммуникантам, которые вовлечены в практическую деятельность и слабо ориентируются в теоретических вопросах. Для этого проще сознательно привносить в философскую теорию элементы идеологии, если философская теория является слишком сложной либо если на ее детальную проработку нет времени. Отдельным затруднением является наличие представлений о власти как о цели, а не о средстве, потому что в этом случае нет явной необходимости в строгой рациональной теории, – и философия / наука начинают проигрывать самым примитивным идеологическим построениям.

В такой ситуации довольно сложно рассчитывать на появление сложных и проработанных концепций в русле постмарксистской философии. Тем не менее, из этого совсем не следует, что такие концепции перестанут быть актуальными, скорее всего, потребность в них будет только возрастать.
 

Список литературы
1. Гройс, Б.Е. Философ после конца истории. / Б.Е. Гройс — Материалы конференции (Бремен, 25-27 июня 1998 г.). Ad Marginem, 2002, с. 147-160
2. Семенков, В.Е. Одиннадцатый тезис Маркса о Фейербахе: новая наука или новая прагматика философии? / В.Е. Семенков — Вестник СПбГУКИ №3 (12), сентябрь 2012
3. Энгельс, Ф. Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии с прил.: К. Маркс. Тезисы о Фейербахе / Ф. Энгельс, К. Маркс – М., Политиздат, 1978
 

Примечания
1. В пунктах 2 – 5 кратко излагаются интерпретации, которые принадлежат авторам указанных в списке литературы текстов. Если некоторое высказывание в данном тексте заимствовано целиком, то оно взято в кавычки.
2. Общее представление о коммуникации в настоящем тексте сформировано на основе функциональной модели коммуникации, элементами которой являются контекст, адресат и адресант (коммуниканты), сообщение, контакт (не используется в тексте) и код.