Три проблемы современного исследования популизма

23 мая 2018

Яннис Ставракакис (Yannis Stavrakakis) – профессор Political Discourse Analysis в Университете Аристотеля в Салониках, координатор POPULISMUS Observatory.

Статья опубликована European Politics and Policy (LSE) blog. Перевод на русский язык – редакции “Летучего”.

Проблема популизма сегодня, похоже, заняла прочное место в повестке дня. Ряд недавних событий потрясли и скандализировали наши глобальные общественные сферы, вызывая озабоченность в отношении будущего демократии, и озадачивая ученых, журналистов и граждан. Референдум в Италии и Brexit, победа Дональда Трампа на президентских выборах в 2016 году в США, а также партии Фидес Виктора Орбана на недавних венгерских выборах, – это лишь последние примеры в длинной цепочке, которая возводит «популизм» в статус одной из самых горячо обсуждаемых сегодня в политических и академических кругах тем.

Таким образом, появились важные новые исследовательские материалы и новый импульс в отношении масштабов и влияния исследований популизма, особенно в том, что касается отношений между популизмом и демократией. Однако накопились также серьезные проблемы, требующие неотложного внимания. Ниже я остановлюсь на трех таких проблемах (рефлексивность, определение, типология).

Проблема 1: Критическая рефлексивность.

В настоящее время под маркой популизма обсуждается множество разнородных и даже противоречащих друг другу феноменов: от европейских ультраправых в – среди других стран – Австрии, Франции и Нидерландах, и нелиберальных правительств в Венгрии и Польше, с одной стороны, до Берни Сандерса, так называемого «розового потока» левых популистских правительств в Латинской Америке, и инклюзивного популизма на европейском Юге, вызванных жестким ордолиберальным управлением европейским кризисом, с другой.

Очень часто рассматриваемые движения, партии, лидеры и дискурсы не имеют ничего или имеют очень мало общего, поскольку они варьируются от радикально левого до радикально правого крыла политического спектра, от эгалитарных до авторитарных ориентаций. Тем не менее, очевидно одно. Они выглядят вызывающими удивление. Средства массовой информации, политические силы и ученые быстро разоблачают их скандальный характер: они всегда внезапны, кажется, что случившееся немыслимо. Популизм рассматривается как нарушающий или преступающий установленный порядок правильности, рациональности и профессиональности политики. Он появляется там, где он не должен, и тогда, когда не должно; он нарушает предполагаемый «нормальный» ход событий и может быть рассмотрен только как сигнал отказа от «нормальности».

Это понимание «популизма» как воплощения того, что нарушает (натурализованный) установленный порядок вещей, разделяется политическими и академическими элитами и популяризируется через господствующие СМИ с 1950-х годов. В этот период, начиная с публикации диахронической матрицы академического антипопулизма, а именно, ревизионистской атаки Ричарда Хофштадтера на Народную партию США, нормальность в целом воплощалась в однонаправленном, универсальном модернизационном процессе; популизм, напротив, часто рассматривался как признак «асинхронизма», локальных исключений/неудач.

В частности, он обсуждался как анормальная политическая позиция, артикулируемая анормальными лидерами – «агитаторами с параноидальными склонностями» в терминологии Хофштадтера – и адресованная анормальным избирательным округам, «недовольным и психологически бездомным, к неудачникам, социально изолированным, экономически незащищенным, необразованным, неискушенным и авторитарным лицам на всех уровнях общества».

Несмотря на лавину критики, направленной на самодовольную предвзятость подхода Хофштадтера и общий крах нормативных теорий модернизации к началу 1970-х годов, эти причудливые идеи – свести все радикальные движения к иррациональным склонностям, анормальным субъектам и политическим формированиям, и натурализация мифа о популистском чудовище, говоря Бартовскими словами, – возродились с удвоенной силой.

В этом смысле, первой фундаментальной проблемой, с которой сталкивается исследование популизма сегодня, является самокритичность: необходимость серьезно отрефлексировать языковые игры, разворачивающиеся вокруг идеологического использования «популизма» в академическом и медиа-дискурсе со времен Ричарда Хофштадтера, с 1950-х годов до наших дней. Когда мы изучаем популизм, мы говорим о популизме, мы формулируем значения в языке и дискурсе, а язык никогда не невинен. В конечном итоге он натурализует значения, которые изначально были узкопартийными, даже деспотическими, и опираются на предположительно нейтрально объективную кристаллизацию исторически обусловленных властных отношений.

Проблема 2: Минимальное определение.

В более широком контексте продолжающейся борьбы между популистскими и антипопулистскими ориентациями, мы можем понимать популизм прежде всего как специфический тип дискурса, утверждающий, что он выражает народные интересы и репрезентирует объединенные идентичности и требования («волю народа») против «эстеблишмента» или элит. Соответственно, популистские дискурсивные репрезентации обычно задают поляризованный антагонистический фрэйминг социально-политического поля в попытке вдохновить и мобилизовать фрустрированные/исключенные социальные группы.

Последние призваны образовать единство, которое позволит им эффективно оспаривать установившуюся структуру власти и влиять на принятие решений. В этом смысле основные критерии, которые подчеркивает дискурсивный подход для выработки минимального определения популизма, включают: (a) Человекоцентризм: означающее «народ» действует здесь как узловая точка, точка отсчета, вокруг которой могут быть сформулированы другие периферийные и часто диаметрально противоположные означающие и идеи; и (б) Антиэлитизм: дихотомическое представление социально-политического поля как противостояния между Нами (маргинализованными, проигравшими, «народом») и Ними (эстеблишмент, 1%, элита).

Эта перспектива подчеркивает эмансипационный потенциал некоторых популистских дискурсов в репрезентации исключенных групп, способствующий социальной интеграции и демократическому противостоянию против репрессивных и неподотчетных властных структур. В то же время, этот подход по-прежнему настороженно относится к тому, что из-за непреодолимой примеси в каждом отношении репрезентации, из-за вечно ускользающей способности означивания, даже подлинные народные жалобы и требования могут быть в конечном итоге репрезентированы нелиберальными и антидемократическими силами, или становиться заложниками авторитарной институциональной динамики. Главная цель этого подхода состоит в том, чтобы представить более рефлексивное и трезвое исследование множества языковых игр, сформулированных вокруг «народа», политики и популизма, как синхронно, так и диахронно.

Исследования популизма позволяют извлекать пользу из регистрации различных репрезентаций, претендующих на выражение народных интересов, идентичностей и требований, и, кроме того, сложных и поляризованных языковых игр, которые развиваются вокруг символического выражения и эмоционального инвестирования этих требований. Такие языковые игры могут включать признание или идеализацию, непринятие или демонизацию рассматриваемого явления (приводящие к развитию отдельных популистских и антипопулистских лагерей).

Здесь, конечно, признание может исходить из эмансипационного стремления к равным правам, в то время как идеализация может возникнуть в результате сведения «народного» до этнического ядра нации. Аналогичным образом, непринятие может быть основано на подозрении в отношении конкретных способов, с помощью которых формулируются народные требования, и политических субъектов (партий, лидеров и т.д.), которые их продвигают. Но это может также сигнализировать о «перенимании» элитами народного суверенитета как основе демократического государственного устройства. Таким образом, популистские и антипопулистские дискурсы могут приобретать «прогрессивные» или «реакционные», демократические или антидемократические формы. Что, конечно, подводит нас к вопросу о типологии.

Проблема 3: Строгая типология.

Помимо предложения набора операциональных критериев, позволяющих дифференцировать идентификацию популистских дискурсов, этот формальный подход, эта архитектоника политического дискурса, также может динамически освещать важнейшую проблему схватывания и учета различных типов или степеней популистских профилей.

Важным вопросом является вопрос о том, как можно получить дифференцирующую идентификацию «включающих» (inclusionary) и «исключающих» (exclusionary) типов популизма? Действительно, существуют два принципиальных различия между ними, которые становятся видимыми, когда они рассматриваются через формальную линзу дискурсивной архитектоники: (а) во включающем популизме «народ» действует как изменчивое «пустое означающее» без фиксированного значения, в то время как исключающий популизм, как правило, возвращается к фантастическому трансцендентному значению (нация, раса и т. д.); кроме того, (б) во включающем популизме дихотомизация политического пространства построена преимущественно вертикально (вверх/вниз, высокий/низкий), а исключающий популизм основан на горизонтальном (внутри/снаружи) дихотомическом расположении. Важным аналитическим следствием этой теоретизации является то, что те движения, которые часто обсуждаются как крайний правый или исключающий популизм, по сути, являются националистическими, ксенофобскими идеологиями, которые всего лишь содержат периферийные и/или второстепенные популистские элементы.

Тогда, в собственно популистских дискурсах, кроме того, что он находится в ядре дискурсивной артикуляции, «народ» действует как пустое означающее, как означающее без обозначаемого, так сказать. В противоположность этому, когда националистические дискурсы используют означающее «народ», оно либо расположено на периферии их цепочки значений, либо, даже когда оно расположено ближе к ядру, его популистская пустота значительно умеряется ссылками на «нацию» или «расу» – дискурсивные единицы, которые в крайнем правом дискурсе часто функционируют как натурализованные, подлинные (мифические) точки отсчета, как «трансцендентальные означающие» Жака Деррида, которые пытаются зафиксировать значение раз и навсегда.

В этом смысле, тогда как (преимущественно включающие) популистские дискурсы потенциально расширяют цепочку значений, связанных с «народом» – даже включая иммигрантов – (преимущественно исключающая) националистическая апелляция к «народу» пытается остановить и ограничить эту текучесть. В то же время, в пространственных терминах, собственно популизм структурирован вокруг вертикальной оси «вниз/вверх» или «высокий/низкий», которая относится к власти, статусу и иерархическому социокультурному позиционированию, тогда как националистические или национально-популистские дискурсы отдают приоритет горизонтальному устройству, смоделированному по принципу националистической группировки.

Оригинал статьи “Three Challenges In Contemporary Populism Research” можно найти на  European Politics and Policy (LSE) blog

_______________________________________________________

“Летучий” также рекомендует:

Владимир Мацкевич. Глобальное потепление после холодной войны

Эрик Райнет. Как богатые страны стали богатыми

Христос Яннарас: Демократия — не рецепт

Тэмы: