Методология – это то знание и подход, о которых я не могу не говорить, просто потому, что знаю это, потому что для меня это руководство к действию, это мой образ мысли и образ действия. Но я не учу методологии никого, я ее реализую. Поэтому, убежден, что методологии можно учиться, но незачем учить. Учиться можно наблюдая работу и включаясь в нее. Если это работа по созданию и развитию Летучего университета, то включенность в эти процессы делает методологию видимой. Однако, то, что видимо, не всегда видно невооруженным глазом (мышлением, сознанием). Чтобы видеть даже то, что видимо, нужно вооружить зрение и настроить восприятие. Вот в качестве настройки восприятия и вооружения зрения я и расскажу о методологии. Постараюсь сделать это адресно, для философов.
Часть 1. Издалека, почти с начала
Часть 3. Проблема мышления, как объекта познания и практического отношения
Часть 5. Интеллектуальная ситуация ХХ века
ЧАСТЬ 7. СЕМИОТИКА И ЛОГИКА В ПОСТРОЕНИИ КАРТИН МИРА
Прежде, чем заполнять ПФМ содержанием, необходимо выяснить, как это делается. Предположим, что некое ПФМ подлежит заполнению содержанием, и договоримся считать его подлежащим. Обозначим это подлежащее символом А. Может существовать некое множество содержаний, из которого выбирается один элемент и им наполняется это пустое место. Это множество само может быть пустым – 0, может быть единичным – 1, счётным и конечным – В, или бесконечным – Хn.
Например, А=0, А=1, или А=В, или А= Хn. Что означает, говоря другим языком:
А=0: А – пустое подлежащее, не имеющее содержательного наполнения;
А=В: А есть В;
А= Хn: А может быть заполнено любым элементом множества Хn; или: про А говорится, что оно есть Хn.
Поскольку ПФМ в нашем случае является элементом структуры сСс2, то есть моделью, то мы можем выбирать знаковый материал для описания модели. В жанре данного текста предпочтительнее пользоваться живым языком с обычной грамматикой, поскольку в ней снята достаточная для нас логика. И лишь в особых случаях прибегать к иным языкам, да и то, скорее, для иллюстраций. Поэтому, даже тогда, когда мы попадаем в сферу парадоксов теории множеств, мы можем выражать эти парадоксы словами обыденного языка.
Примерно так, как античные апории выражали обычным языком парадоксы математической теории множеств. Или как парадокс Греллинга-Нельсона (1908 год) был переводом парадокса Рассела, сформулированного в логике предикатов, на язык грамматики: «Будем называть прилагательное рефлексивным, если это прилагательное обладает свойством, определяемым этим прилагательным. Например, прилагательные «русское», «многосложное» — обладают свойствами, которые они определяют (прилагательное «русское» является русским, а прилагательное «многосложное» является многосложным), поэтому они являются рефлексивными, а прилагательные «немецкое», «односложное» — являются нерефлексивными. Будет ли прилагательное «нерефлексивное» рефлексивным или нет?»
В работе с нашей моделью сСс2 мы имеем дело со множествами, первоначально двумя: 1) Конечным множеством ПФМ, равным трём МП; 2) Множеством множеств содержания, которое мы собираемся использовать для наполнения ПФМ. А потому мы не свободны от всех парадоксов математики и логики. Но мы не занимаемся математикой и не строим новую логику. Мы вводим для философов Летучего университета необходимые представления для описания методологической картины мира. С одной стороны, нам не обойтись без специальных терминов, понятий и схем, с другой стороны, их необходимо минимизировать, и по возможности пользоваться обычным языком, с его многозначностью и неопределённостью.
Итак, для трёх ПФМ нашей модели, которые являются подлежащими заполнению, у нас имеется огромное и весьма неопределённое количество сказуемых, из которых мы можем выбирать любые для сказывания чего-то содержательного о подлежащем.
СХЕМА 18
Заполняя одним из множества сказуемых пустое место подлежащего, мы получаем осмысленное высказывание и содержательный элемент в модели.
Например: (Мир) – [А] есть (вечно живой огонь) – [Хa]». Или: (Мир) – [А] есть (атомы и пустота, а в пустоте летают духи) – [Хb].
Оба высказывания похожи на то, что говорили древние философы, занимавшиеся тем, что «лишь объясняли мир».
Сказуемое (два из множества возможных) мы произвольно взяли из неопределённого множества Хn.
Подлежащее, о котором сказываются эти элементы множества сказуемых Хn, у нас названо словом «мир».
Но в нашей модели целых три мира: МП 1, 2, 3. В какой из миров мы можем положить то, что о мире сказывается древними философами?
Пока все МП в нашей схеме были пустыми, мы решали вопрос о том, любое ли содержание может быть положено в каждое из трёх ПФМ. И установили, что, поскольку пустые места в схеме функциональны, то существуют условия, допускающие или не допускающие, то или иное наполнение каждого из ПФМ.
Мы даже оговорили спецификацию, целевое назначение (разновидность функции) каждого из ПФМ или МП: 1МП — реальность, существующая объективно (объект); 2МП — состояние сознания и его активность (позиция); 3МП — мир объективного содержания мышления, прежде всего, содержания научных идей, поэтических мыслей и произведений искусства (табло сознания).
Достаточно очевидно, что оба высказывания составляют некое подобие мыслей древних философов, следовательно, им место на табло сознания. Но поскольку оба утверждения – это утверждения о реальности, существующей объективно, они сказываются об объекте, так может быть ими следует наполнить объект, или 1ПМ?
На табло сознания оба высказывания легко помещаются как суждения одного типа. Если вместо объекта на табло сознания расположить тип, или идеальный тип, что соответствует одному элементу множества типов, то в ПФМ табло сознания могут разместиться оба утверждения, как один тип, один элемент множества объяснений мира.
Ну, например, по уже известной нам схеме:
СХЕМА 19
Попробовав же заполнить этими высказываниями объект, или 1МП, мы сразу же сталкиваемся с серьёзными противоречиями и парадоксами.
– Мир не может быть одновременно «огнём» и «атомами и пустотой». Тезис Гераклита противоречит тезису Демокрита. Правда, это противоречие легко снимается синтезисом, если объявить сам «огонь» «атомами и пустотой» между ними, где доля пустоты несколько больше, чем, например, в воде или земле, в которых атомы собраны плотнее. Так можно бесконечно развлекаться с объектами №1.
– Парадокс же возникает тогда, когда мы пытаемся выстроить упомянутый, или какой-то другой синтезис. В описанном выше случае одно высказывание укладывается в другое, и тогда они перестают быть элементами одного множества, а относятся к разным. Первое множество похоже на обычное, а второе – уже расселовское множество, то есть множество множеств. Если не вдаваться в теоретикомножественные рассуждения, то этот парадокс отбрасывает нас назад к Канту с его сомнениями в возможности априорных синтетических суждений и постулированием антиномий чистого разума, и агностицизму.
Агностицизм сам по себе не страшен, если остановиться на констатации невозможности познания и разрешения антиномий. Ну, не знаем мы чего-то, и никогда не узнаем – не стоит и стараться. Но агностицизм ведёт к бесконечности споров по поводу любых тезисов и антитезисов (сказуемых об одном и том же подлежащем), несовместимых в одном объекте. То есть, к тому, чем занимались философы со времён Сократа и до последних посмодернистов нашего времени – софистике и схоластике.
Но, пусть так, софизмы и схоластика сами по себе достойны нашего внимания, какие бы глупости не говорили софисты и схоласты.
Итак, мы не можем поместить высказывание «Мир есть огонь» в 1МП, то есть в объект, в объективный мир, поскольку сомневаемся, что это истина, что так оно и есть на самом деле. Но мы знаем такое высказывание и можем поместить его в 3МП, то есть в знание, на табло сознания. Мы это знаем, поэтому можем об этом подумать. И думая об этом, мы пытаемся разобраться с тем, а что же именно мы знаем, имея это высказывание?
Мы знаем, что мир есть, и что мир – это огонь, не сомневаемся в том, что мир есть, но сомневаемся в том, что он есть огонь.
Мы знаем, что Гераклит это сказал, значит, хоть что-то знаем уже и про Гераклита.
Мы знаем, что он сказал про мир и про огонь. Мир – это подлежащее в его высказывании, а огонь – сказуемое, предикат, то, что сказывается о мире. Но про огонь мы тоже можем подумать.
Итак, мы можем думать про: Мир, Бытие (чего-нибудь – мира, например, или Гераклита, или огня, да и самого бытия), Огонь и Гераклита. Всё это содержится для нас в нашей мысли, которую можно оформить в высказывание по поводу: «Мы (1) знаем (2), что Гераклит (3) думает (4), что мир (5) есть (6) огонь (7)». Теперь у нас уже 7 поводов для думанья. Множество разрастается и, кажется, начинает стремиться к бесконечности.
Кладя на табло сознания высказывание-множество из семи элементов «Мы (1) знаем (2), что Гераклит (3) думает (4), что мир (5) есть (6) огонь (7)», мы сразу же ещё расширяем множество. Мы теперь думаем о том, что включили в своё сознание (строже говоря – разместили на табло сознания). Но «думанье» уже один раз присутствует в нашем думанье элементом номер 4 (Гераклит думает). То есть, данное нам в сознании и думаньи множество включает самоё себя в качестве элемента. Это не обычное множество, а расселовское. Поэтому резонен древнейший вопрос, сформулированный в апории «Брадобрей»: Кто бреет брадобрея, если он всех бреет?
В нашем случае (переводим с языка Рассела) вопрос звучит так:
Мы думаем о том, что думает Гераклит – то есть думаем о думаньи.
Думает ли Гераклит о думаньи, когда он думает?
Думанье о думаньи есть такое же думанье, как то, о чем оно думает?
Совершенствование языков математики и логики в ХХ веке шло по пути снятия таких вопросов и разрешения таких парадоксов. Решения, найденные в логике и математике, не обязательно релевантны содержательным онтологическим рассуждениям.
Зазор между античными апориями и теоретикомножественными парадоксами состоит в том, что апории построены логически правильно, но явления, которые они описывают, совершенно невозможны в жизни, тогда как парадоксы наблюдаемы в жизни, но логически невозможны. Но мы ведь не можем уподобляться схоластам и спорить, что первично, логика или жизнь.
Поэтому, движемся дальше в обыденном языке.
Вот если бы Гераклит сам сказал: «Я думаю, что мир есть огонь», всё было бы иначе!
В этом высказывании совершенно не важно, что есть мир. Это высказывание не о мире, а о Гераклите. О думающем Гераклите. И Гераклит в нём – подлежащее, о котором всё остальное сказывается. О бедном Гераклите замолвим слово.
Нам, современникам Рассела, Богданова, других методологов ХХ века, а тем более, их наследникам, трудно себе представить, почему Гераклит такого не говорил: «Я думаю, что мир есть огонь». То есть, может быть, даже говорил, но не придавал этому значения, и окружавшие его древние греки этого не слышали. Это услышал Декарт через 2000 лет, и чётко сформулировал: «Мыслю, следовательно, существую». О чём думал Декарт, говоря такое? Совсем не о том, о чём думал Гераклит, когда в споре или на площади в Эфесе мог высказать, что он думает.
Гераклит говорил о мире, о том, чем мир является, и о себе. Но акцент ставил на мире, на его бытии, и на том, чем для Гераклита и его слушателей этот мир является.
Декарт тоже говорил о мире и о себе. Но акцент ставил на том, что он МЫСЛИТ о мире и о себе. Существует ли мир для Декарта? Безусловно. Мир есть, то есть бытие мира не подвергается сомнению. Важно ли Декарту, чем является мир? Важно, но не в первую очередь. Поскольку о том, чем мир является (для самого Декарта, для Гераклита и других), Декарт может только мыслить, поэтому акцент ставится на мысли, в которой только и содержится то, чем мир является. Мир есть, а то, чем он является, принадлежит не объекту/миру, а мысли Декарта о нём.
Является ли Декарт частью мира, его элементом?
То же самое можно было бы спросить у Гераклита: Мир есть огонь. Гераклит часть мира. Значит ли это, что сам Гераклит тоже огонь?
Декарт бы ответил, не задумываясь: «Конечно, Декарт часть мира! Как и Гераклит». Но для самого Гераклита и Гераклит, и мир – это огонь, поскольку вопрос существования или явления «Гераклит» для Гераклита не стоял. А Декарт хоть и часть мира, но существует он не поэтому. Условием существования Декарта является то, что он мыслит, то есть – мышление.
Но поскольку Декарт часть мира, и он мыслит, то мыслит и мир. Мир мыслит Декартом. Декарт – часть мира, мыслящая его часть, тем самым Декарт противостоит миру, а мир Декарту.
Декарт смотрит на противостоящий ему мир, будучи его частью. То есть, у Декарта двойное существование: 1) в мире; 2) вне мира.
Декарт – элемент мира, его мыслящая часть. Но чем является мир Декарту, который его мыслит? Декарт и современная ему наука ещё мало об этом знают. Но Декарт уже знает, что то, чем является мир Декарту, не есть атрибут мира, а порождено мышлением самого Декарта.
Явление принадлежит мышлению, а не миру, хотя всегда оформляется, как высказывание о мире, то есть приписывается миру. Порождённое мышлением явление кладётся мышлением же в мир. Мир становится объектом, которому мышление приписывает то, чем мир является самому мышлению.
Правда, Декарт, кажется, такого не говорил. За него это сказал Гуссерль, почти через 300 лет. Как Гераклит мог сказать «я думаю», а Декарт понял и стал говорить о мышлении, так и Гуссерль: понял Декарта, но стал говорить о сознании. А о чём ещё мог говорит философ после трёхсот лет культивирования субъект-объектной схемы?
Гуссерль говорит о том, что мир дан нам как результат интенциональности сознания. Мы видим в мире то, что произведено, сотворено сознанием. Сознание интенционально центрировано на мире, как на своём объекте, и всё, что оно творит и производит, кладёт в мир, или возвращает в мир, как будто бы всё там и было. Огонь, атомы, элементарные частицы, бозоны, кварки, темная материя – всё это творения сознания (по Гуссерлю) или мышления (по Декарту), но всё это интенционально перенаправлено в мир и укоренено там, в мире, противостоящем сознанию и мышлению.
Итак, Гуссерль говорит о сознании, Декарт, Поппер и СМД-методология говорят о мышлении. То, что они все говорят, в чём-то очень похоже, но всё различается. Различается по типу сказывания, говорения об этом. Что важнее: то, чем сознание и мышление похожи, или то, что о них по-разному сказывается? Ответ на этот вопрос может быть последним препятствием к тому, чтобы мы могли осмелиться хоть что-то из всего проанализированного и сказанного разместить на табло сознания и начинать работать с нашей моделью сСс2. Какие способы ответа на этот вопрос имеются в нашем распоряжении?
– Мы можем поступить так, как поступали все предшествующие философы: на высказанный кем-то тезис, выдвинуть свой антитезис. Ну, как в примере с воображаемым Гераклитом и Демокритом.
Гуссерль говорит: А есть Хc! Где Хc – это сознание.
Мы, СМД-методологи, возражаем: А есть Х℠! Где Х℠– это система мышления, или просто мышление.
Глуповатая форма отвечания. Но так, по-древнегречески, иногда поступают до сих пор. Хуже того, «оппоненты» и «критики» СМД-методологии чаще всего и понимают методологические высказывания таким образом.
– Мы можем пойти ещё более лёгким путём – взять самое современное (то есть, последнее по времени) определение или наименование и пользоваться им. Поскольку Поппер и Щедровицкий жили после Гуссерля, то они современнее и новее, они-то Гуссерля читали, а он их не мог читать. Поэтому … … . Но, читать-то читали, но чтение само по себе не гарантирует понимания. Гуссерль вот тоже Декарта читал, но не всё вычитал, ну или не всё счёл для себя важным и значимым. Не всё новое лучше старого.
– Есть более надёжный способ выбора и предпочтения. Феноменологическая редукция, которую изобрёл сам Гуссерль. Ну, может быть, дополненная ВАКом – принципом Восхождения от Абстрактного к Конкретному. Может быть, это стоило бы назвать «ноэматической редукцией»? Но мы пользуемся другим языком, в котором есть термины: Распредмечивание, Объективация, Опредмечивание, и всё, что входит в их состав.
Предельной формой объективации является математика, причём самая простая – теория множеств, например, или арифметика.
По сути дела, выбор между сознанием и мышлением можно свести к выражению 2≠3.
Нам требуется разложить бесконечное множество высказываний (сказуемых, или предикатов), теорий, концепций, догадок и фантазий о мире, на три ПФМ. Мест всего три, а концепций и теорий множество.
Гуссерль решал задачу попроще, он раскладывал всё на два места: мир и сознание. Да, и мир у Гуссерля был не прост, и сознание включало в себя особого рода работу, которую Гуссерль сам демонстрировал – мышление. Но, не отождествляя сознание и мышление, Гуссерль держал их за одно, располагал в одном месте в картине мира. Гераклит думал, Декарт мыслил, сам Гуссерль думал, мыслил, сознавал, и все это Гуссерлем мыслилось как одно целое. Гераклит, Декарт и Гуссерль с их думанием были для Гуссерля элементами одного множества.
Поппер сначала мыслил так же, но потом пришёл к различению Гераклита и его думанья, Декарта и его мышления. Ведь Декарт не просто мыслил нечто, пусть даже в то, что и о чём он мыслил, входило и само мышление. Но Декарт мыслил мышление не как объект и не как атрибут самого себя, но как условие собственного существования. А существующее и условие существования не могут быть элементами одного множества. У мира, о котором мыслил Декарт, другие условия существования, чем условие существования самого Декарта. Декарт оСознавал существование мира, отличного и отдельного от себя самого, и осознавал себя частью этого мира, но он ещё и осознавал условие, которое позволяет ему противопоставиться этому миру и обрести автономное собственное существование. Осознание существования мира и собственного существования свидетельствует о сознании, которое Декарт и Гуссерль в себе обнаруживают, но мышление разделяет эти два типа существования.
Додумавшись до такого разделения, Карл Поппер обнаруживает, что то, до чего додумался Декарт, как и сам Поппер, может существовать само по себе, не нуждаясь более в существовании самого Декарта и даже Поппера. Их мысли, концепты и теории живут отдельно от условий, их породивших, соответственно, их следует выделить в особое множество. Что Поппер и делает, объявляя существующим и реальным третий мир – мир знаний, научных теорий, инженерных изобретений и творческих находок в искусстве. И этот третий мир живёт по своим нормам и правилам, не нуждаясь более в том, что там себе думают Гераклит, Декарт, Гуссерль и Поппер.
Таким образом, остановившись на трёхмирной схеме, или на системе из трёх МП, которые до этого момента оставались ПФМ, мы можем, наконец, наполнить их содержанием, которое уже в достаточном количестве накопилось не только усилиями деятелей и мыслителей ХХ века, но и даже в этом тексте.
Для начала разложим по трём ПФМ семь поводов для размышления, уже названных нами: «Мы (1) знаем (2), что Гераклит (3) думает (4), что мир (5) есть (6) огонь (7)».
Начнем с (1), с того, что обозначено местоимением «Мы». Где наше место на схеме?
Очевидно, что мы размещаем себя в 2МП. В ПФМ, которое Поппер называет термином «сознание», а мы называем «позицией». Тем самым мы определились в позиции, обладаем сознанием, и можем интенционально отнестись к другим МП: к объективному миру и миру знания, теории и т.п.
Это пока очень слабое самоопределение, самоОпределение, в котором много неОпределённости. Но кое-что мы о себе знаем (собственно, мы это знали раньше, у нас было предЗнание в иной форме): мы знаем (2), то есть, мы знаем, что мы знаем. Мы знали это и раньше, но иначе. Мы знали, что функциональным условием, или требованием к наполнению ПФМ на схеме и в модели является авторефлектисивность, или просто рефлексивность (я знаю, что я знаю). Но это было формальное, то есть, бессодержательное знание. А теперь, мы ЗНАЕМ, что МЫ знаем. Что это знание нам даёт?
Мы ЗНАЕМ, поэтому мы размещаем себя в 2МП. Мы знаем, ЧТО мы знаем, мы можем назвать наше знание – это предикат или сказуемое в той семичленке, которую мы раскладываем по трём мирам: «Гераклит (3) думает (4), что мир (5) есть (6) огонь (7)». Тому, что обозначено номером (1) мы уже нашли место в модели, то, что обозначено номером (2) указывает нам то место, куда мы можем и должны положить все остальное (3), (4), (5), (6) и (7).
Таким образом, все 7 предикатов-сказуемых сказаны нами о двух из трёх подлежащих, или уместились в двух ПФМ, оставив третий, хоть и первый по номеру, – 1МП – пустым. Неужели же из всего, что мы знаем на данный момент, нам нечего положить в реальный объективно существующий внешний мир?
Ну, отчего же! Мы знаем, что мы ЗНАЕМ. Мы знаем, ЧТО мы знаем. Этого уже не мало. Но, О ЧЁМ мы это знаем?
Вспоминаем функциональные требования к ПФМ на схеме и модели: Реальность, Тринитаризм, Рефлексивность, Интенциональность и Комплексность. Все требования относятся ко всем трём ПФМ, значит, мир знаний тоже рефлексивен, интенционален и т.д. Ну, и ещё он комплексный, то есть, включает в себя действительную часть и мнимую. Действительную часть комплексного знания мы можем разместить в 1МП, – в то, О ЧЕМ это знание.
Если остановиться пока только на пяти предикатах из семи имеющихся у нас поводов к рассуждению, то мы можем почти уверенно признать, что «мир (5) есть (6)». Ну, и достаточно пока с него. Разложим всё сказанное на схеме:
СХЕМА 20
Схема 20 кардинально отличается от схем 16 и 17. Те две схемы были формальными и пустыми, эта же схема наполнена содержанием. Она почти полна. В каждом из ПФМ лежит какое-то содержание. В каждое из этих мест (подлежащих заполнению, просто подлежащих) можно положить что-то ещё (сказать что-то о подлежащем или логическом субъекте), но всё же они заполнены, хоть и минимальным содержанием. На схеме отсутствует пока только связь позиции с миром. Есть только некое косвенное отношение к тому, как относятся между собой 3МП и 1МП. Это надо читать и понимать так, что это не мы с Поппером назвали мир огнём, это сказал Гераклит. Мы не поверили Гераклиту, но допустили, что часть высказывания Гераклита имеет отношение к тому, что мы знаем о мире – мир есть. Чем он есть, мы пока не знаем, и не уточняем.
Поскольку наполненная содержанием схема кардинально отличается от пустой и формальной, то проделанного анализа схем 16 и 17 недостаточно, содержательную схему нужно анализировать заново, не подменяя уже проделанного анализа, а, опираясь на него, конкретизировать новую полученную схему или модель.
Читать дальше:
Часть 8.1. Семантика и семиотика языка схем
Часть 8.2. От онтологических схем к организационно-деятельностным
Часть 8.3. В поиске отсутствующих полноты и завершённости-1
Часть 8.3. В поиске отсутствующих полноты и завершённости-2