Уважаемые коллеги!
Давно хотел сказать, но все как-то не решался, думал, что еще не время. А может просто сомневался и путался в своих сомнениях – Может, я чего-то не понимаю, мало читал, не очень углублялся? Сомневаться я не перестал, и решительности не добавилось, но с этим пора кончать.
В общем, я хочу сказать, что пора нам с вами, коллеги, кончать с этим постмодерном и постмодернизмом!
Постмодернизм это какой-то симулякр философии, а постмодерн вообще, не пойми что. Вот давайте рассудим здраво! Конечно, здравый смысл плохой помощник в философии и мышлении, но мы же не навсегда в него спрячемся, а только чтобы немного разобраться!
Постмодерном называют то, что мы имеем сегодня, а сегодня – это современность. Чем нас не устраивает название «современность» для обозначения собственно современности, почему мы современность должны называть постсовременностью? Я, конечно, понимаю, что современность это не самый удачный перевод термина «модерн», то ли ставшего нарицательным, то ли сохранившего статус имени собственного для обозначения определенной эпохи. Эпохи имеющей свое начало, а значит, обязанной когда-то закончится. Модерн может и обязан закончиться, но закончился он или еще нет, никто ведь не установил? Для кого-то может и закончился, а для кого-то и нет. Вот, скажем, я и мои внуки – современники, но одна ли у нас современность? То, что для меня давно закончилось, для них только начинается. Так что, что модерн, что современность – вещи весьма относительные. Относительные-то относительные, однако кое-что мы можем утверждать со всей определенностью. Ну, например, современность это наше настоящее, и значит, до современности было прошлое. Как современность для каждого из нас не поймешь что, так и прошлое у нас туманно, и уж точно не одно и то же. Да и ладно, нам важно, что прошлое – это прошлое, а настоящее – это настоящее, и мы их категорически различаем не только в грамматике, но по-настоящему. Т.е. чувствуем всеми органами чувств и всеми фибрами души, что есть настоящее, а что нет. А что ненастоящее? Не только ведь прошлое, но и будущее, оно тоже не настоящее! Ненастоящее в самом простом смысле слова – его нет. Прошлого уже нет, а будущего еще нет.
Нет, я вовсе не склонен, коллеги, утверждать, что у вас нет будущего! Напротив, я очень хочу, чтобы будущее было и у вас, да и у меня тоже. Я даже очень хочу, чтобы у нас с вами было общее будущее. Светлое там, прекрасное, и все такое. И совсем не хочу, чтобы вместо будущего у нас с вами был полный постмодерн.
Ведь будущее это то, что после современности, я правильно понимаю? А то, что после современности можно перевести как постмодерн. Но почему тогда мы не переводим слово «постмодерн» словом «будущее»? Да потому, что словом «посмодерн» уже названо настоящее, т.е. современность. Неужели же вам не очевидна эта путаница? Современность называется послесовременностью, а то, что будет после современности (после-послесовременности) вообще никак не называется. И те, кто исповедует постмодерн, так называемые постмодернисты, лишают нас будущего! Не того, светлого и прекрасного, а любого, т.е. вообще будущего.
Не все из того, про что утверждается, что оно есть – есть, и не все, про что утверждается, что его нет – не существует. Но, тут дело не в простом обмане и лжи, тут все сложнее.
Вот возьмем Бога! Кто-то утверждает, что он существует, а кто-то наоборот, и утверждающие противоположное, друг другу не верят. И это хорошо. Хуже бывает другое.
Приходит некий Ницше, один из ярчайших мыслителей эпохи модерна, т.е. современности, и утверждает, что Бог умер! Т.е. был, и вдруг умер. И мы ему поверили! Поверили и решили, что раз уж Он умер, и Его нет, то все позволено. Позволены и нацизм, и большевизм. Если Его нет, то можно устраивать Холокост и Голодомор, ГУЛАГ и Освенцим. А раз можно, то и устроили все это, и еще Хиросиму добавили.
В общем, адский ад устроили. И в этом аду мы выжили. Травмированные, изувеченные, но живые. И, наверное, далеко не лучшие. Лучшие сгорели в этом аду, или с ума посходили от этого ада.
И этот адский ад мы осознали как свое настоящее, как свою современность, как модерн. Осознали, и сказали: Не надо нам такого настоящего, не нравится нам такой модерн! Даешь постмодерн – светлое будущее человечества!
И нас можно понять, такой модерн нам не нужен!
И стал постмодерн, и постмодернисты – пророки и истолкователи его. Только, наученные горьким опытом модерна, мы уже не очень-то верили этим пророкам и истолкователям. Да и не были они такими задорными и окаянными, как модернистские Маркс, Фрейд и Ницше. У тех вон Бог умер, бессознательное вырывается поперед сознательного, диалектика с ног на голову переворачивается! В общем – до основанья, а затем … в светлое будущее!
А эти-то, постмодернисты! «Автор умер!» — и это всё, что вы имеете нам сообщить? Ну, умер и умер, это сообщение не имело таких трагических последствий, как ницшеанское заключение о смерти Бога. Да и героических последствий тоже не имело. Первым делом выбросили затупившуюся и проржавевшую бритву Оккама за ненадобностью. Философы стали соревноваться в обосновании неподлинности, ненастоящести всего, что попадалось им на глаза или под руки. Одни утверждали, что всё суть только текст и симулякр, другие избегали с ними спорить, поскольку то, чем они увлеченно занимались, действительно было симулякром, пустышкой, чем-то заведомо ненастоящим и неподлинным.
Вот Поппер как-то попытался настаивать на том, что существуют подлинные проблемы, ценности и вещи, на что ему в Кембридже ответили: Не мешай нам решать головоломки и играть в языковые игры! И это он еще легко отделался, мог бы и кочергой по голове схлопотать.
Симулятивные предметы и вещи так занимали людей, и их появилось так много, что для каждого из них пришлось придумывать свою дисциплину, организовывать симпозиумы и конференции, печатать свидетельства докторов соответствующих наук. Правда, науки не успевали оформиться, поскольку теории, онтологии и методологии этих наук изготовлялись способом бриколажа, как бы вручную, или на коленке, в перелетах и переездах между конференциями и симпозиумами. С некоторых пор все это даже стали называть не науками, а просто studies. И появились многочисленные культурные «исследования», гендерные «исследования», визуальные «исследования». Все что-то исследовали-штудировали, и никому не было дела до того, что штудировали другие. А если кто-то интересовался тем, а настоящие ли это то, что вы тут исследуете? То на них просто цикали: Фу, как неприлично, фу, как архаично, фу, как неполиткорректно!
Наука с ее заряженностью на поиск настоящего, подлинного, истинного, тихо умирала. Истину как ценность никто не отвергал, но ведь истина – это так пафосно!
Потом умерла философия. Потом умерли большие нарративы. В общем, все умерли. Вот такой наступил постмодерн.
Но, что за радость жить в некрополе? Да, если бы в некрополе! Там хоть мертвые похоронены по-человечески, а живые бродят среди отеческих гробов, время от времени даже праздники устраивают, Дзяды там, или Радуницу. Радуются то есть, что живые живы, а мертвые упокоены, все в порядке. А в постмодерне, как в дзенской притче: «выйдешь в горы – трупы лежат, выйдешь в море – трупы плывут». И не поймешь, что мёртвое, а что живое, что настоящее, а что ненастоящее. Не настоящее, а какое? И не прошлое, и не будущее – никакое и нигде, сплошная Утопия и Ахрония.
Так жить нельзя!
А кто сказал, что нельзя? Тем более, что если Бог умер, то почему бы и нет? По идее Бог не должен умереть, ведь в число его атрибутов входит бессмертие. Но боги умирают, и раньше умирали. Вот Зевс кастрировал Кроноса и началась титаномахия. Олимпийцы преследовали титанов повсюду, одних добивали, других нагружали непосильной титанической работой, превращавшейся в сизифов труд, третьих ассимилировали. Но и Олимпийский пантеон не долго торжествовал. Однажды морякам сообщили, что умер великий Пан, ближайший к людям олимпиец, те разнесли эту весть по всему свету, а судьбой остальных обитателей Олимпа уже мало кто интересовался. Смерть богов всегда имеет какие-то последствия. То, что было настоящим, перестает им быть. Ведь это смерть бессмертных. Оскопленный Кронос или Сатурн может стать героем сказок, драм и комедий. В память о нем могут даже устраиваться праздники – римские сатурналии, например. Это праздник непослушания, первичный карнавал, в дни которого мир и порядок выворачиваются наизнанку. Наверное, это было весело. Однако, Кронос-Сатурн это не просто один из древних богов, это бог времени, это само время – Хронос. И с кастрацией Хроноса распадается связь времен. Пусть и не надолго, но что-то настоящее становится не настоящим, а прошлым – уходящим и ушедшим. А другого настоящего еще нет, оно еще не пришло, оно не приходящее, а попросту преходяще. И, самое страшное, совсем нет никакой уверенности в том, что оно – это самое настоящее, таки придет, и если придет, то станет настоящим-подлинным.
Ведь до того, пока нечто, чего еще нет, пришло и стало настоящим, оно должно быть в будущем.
Но, внимание! Для этого должно быть будущее! Будущее, которого еще нет – должно быть!
А если вместо будущего постмодерн? Постмодерн, постсовременность, постнастоящее, т.е. продолженная современность, которую невозможно считать настоящим. Ведь мы знали и знаем, что такое настоящее, и оно ушло в прошлое.
Ну как можно жить без будущего, а в постсовременности, после которой, или вместо которой, будет та же, или другая постсовременность?
А что значит, что нет настоящего? Как нет прошлого и будущего, мы знаем. Прошлого уже нет, но оно было настоящим, будущего еще нет, но когда будет, то оно и будет, должно стать, настоящим. Одно настоящее сменяет другое, не менее настоящее. Такова жизнь, такова диалектика и история. Мы можем не знать, что настоящее, а что нет, что-то может быть мнимым, воображаемым, обманчивым. Мы можем сомневаться в том, настоящее ли настоящее? Но это конечное сомнение, его можно развеять со временем. Со временем – это значит дождаться того, когда будущее сменит настоящее, и все встанет на свои места. Наши естественные сомнения в том, что есть настоящее, а что нет, апеллируют к суду, например, к суду истории. История нас рассудит. А если нет будущего, то нет и истории, которая сможет нас рассудить. А это означает неразрешимость наших сомнений, фатальную неразрешимость.
Я припоминаю, что нечто подобное уже было. Когда-то, давным-давно люди пребывали в состоянии радикального сомнения. Рушился уклад жизни, родовые связи. Предания предков не соответствовали тому, что люди видели вокруг. Расширение знаний позволило обнаружить, что глаза и прочие органы чувств могут лгать, и мы видим не то, что есть, а то, что только кажется: миражи в пустыне, привидения на кладбище, целое весло погруженное в воду кажется переломанным. Боги оказываются простыми истуканами, демоны лживыми, и даже среди чисел затесались иррациональные. Эту эпоху радикального сомнения Ясперс назвал осевым временем, временем поворота. Поворота куда, поворота от чего?
Это время недостаточно характеризовать только радикальным сомнением во всем. Это еще и время интеллектуального ужаса: на что не посмотришь – все ненастоящее, о чем не подумаешь – все мнимое.
Как это похоже на наш постмодерн!
А, может быть, и мы живем в осевое время? Во время поворота. От чего поворота, и к чему?
От того, что было настоящим, к настоящему.
От того, что казалось настоящим, к настоящему.
О постмодернистского убеждения в том, что не бывает ничего настоящего, к поиску настоящего.
От усомневания и осмеяния всего и вся, как симулякров и мнимостей, к утверждению настоящего.
Конечно, заблудившись во времени, оказавшись в безвременье, можно попробовать вернуться к истокам, к началам.
Вполне достойное занятие – возвращение к началам. Назад к Канту! Или к Марксу? Можно и к Аристотелю и Платону. Или уж совсем недалеко – к Попперу!
Ладно, предположим, что мы вернулись туда, где определили и нашли начало. А что дальше? Вернулись к Канту, чтобы повторить Канта? Или Маркса? Но мы ведь уже знаем, к чему они пришли, или мы пришли, следуя их путями! Даже если мы вернемся туда, к началам, мы можем обнаружить то, что было настоящим тогда. Было, и в своей памяти мы сохраним это как бывшее настоящее. Бывшее, и ушедшее. Его больше нет как настоящего.
А может быть надо не возвращаться, а двигаться вперед в будущее?
Что-то мне припоминается, что воспоминанием о будущем кто-то уже занимался. Футурология ровесница постмодернизма, а, может быть, и порождена постмодернизмом. И порождена постмодернистами футурология из той ошибки модернизма, которую Поппер называл историцизмом. Это ошибка базируется на убеждении в том, что будущее закономерно, и оно неотвратимо возникает из настоящего. А если закономерно и неотвратимо, то все, что может быть в будущем, уже присутствует в настоящем. Но если оно всё присутствует в настоящем, т.е. в современности, то его – будущего, как иного по отношению к настоящему, просто нет, есть только постнастоящее, продолжающаяся бесконечно современность! Да еще какая современность! Современность симулякров и мнимостей, где не поймешь, что настоящее, а что нет, что живое, а что мертвое.
Конец истории!
Но это же ужас! Будущего нет не потому, что его еще нет, а просто потому, что оно неотличимо от современности. Так жить нельзя! Так живут дикари субпассионарии, у которых нет истории, нет времени, нет иного, нет выбора, нет свободы, нет блэк-джека и шлюх, и всего, что мы любим.
Постмодернизм завел нас в тупик, обратного хода из которого просто так не найти. Возможно, что выход из него лежит через некрополь. В некрополе царит жесткий порядок: мертвые похоронены, живые следят за тем, чтобы они были похоронены по-настоящему, а не бродили бы привидениями и зомби среди живых, или полуживых. И только разобравшись с тем, кто мертв, а кто жив по-настоящему, что настоящее, а что мнимо и воображаемо, мы сможем уйти из некрополя туда, где можно и нужно жить.
Это все к чему?
А вот к чему, уважаемые коллеги! В прошлом году зимняя конференция Летучего университета была посвящена «началу», тому, что с чего все начинается. Зимнюю конференцию этого года я предлагаю посвятить теме «настоящее».
Настоящее в науке. В разных и любых науках. Ведь время от времени разные науки впадают в радикальное сомнение и в интеллектуальный ужас. Помните ужас в физике после Эрнста Маха и эмпириокритицизма – «Материя исчезла!» А ужас после Бурдье – «Общественного мнения не существует!». Или: «Киевской Руси не существовало!», «Голодомора не было!».
Что есть настоящее в эпоху информационных войн? Кто же сбил малазийский Боинг? А был ли распятый мальчик? С какой планеты прилетели «зеленые человечки»?
Про философии, замордованную постмодернистами, я уж и не говорю! Даже у нас, в Летучем университете, можно услышать лекцию на тему «Смерть философии».
Думаю, что это хорошая тема для нашей зимней конференции. Настоящей конференции, а не тех симулякров, которые всем нам уже изрядно надоели.
А что вы думаете по этому поводу? Если вы готовы в этом направлении думать, то я бы предложил в следующем письме формулировку темы нашей зимней конференции, и несколько категорических тезисов.