Что лежит в основаниях беларусской революции?

Кампания солидарности с Владимиром Мацкевичем “Философ в тюрьме” приглашает к участию в онлайн конференции. Думая Беларусь: 2021.

Первая панель “Что лежит в основаниях беларусской революции?”

10/11/2021 – 18:30 – 21:00

Оксана Шелест (Центр европейских трансформаций)
Геннадий Коршунов (Центр новых идей)
Михаил Габович (Einstein Forum)

Мероприятие в ФБ 

Геннадий Коршунов

#Беларусь20-21 – запуск процессов исторической революции. 

События #Беларусь20-21 пока не получили ни метафорического, ни концептуального обозначения. Даже на уровне самого общего их определения нет единого мнения (финализация развала СССР / одна из «цветных» революций / нечто аутентичное). Между тем, мы считает, что есть основания классифицировать эти события как начало исторической революции.

Историческая революция – это предопределенная смена одного социального строя на другой в силу накопленных изменений в научно-технической («промышленной»), социально-экономической и политической сфере. В одних случаях означенная смена эпох проходит «эволюционным» путем («Великая шведская революция» (с) В. Мацкевич), в иных – революционным (Великая французская революция). Выбор того или иного варианта развития событий зависит от ряда факторов, главным из которых видимо является взаимное позиционирование элит (власти) и общества. Для эволюционного развития необходимо перманентное согласование формата управления и общественной системы, для революционного – их асинхрон[1]. В случае с Беларусью мы имеем как раз второй вариант, когда для (значительной) части общества уже началась информационно-цифровая эпоха, а власть осталась в веке индустриальном (причем, видимо, даже не на финальном ее аккорде, а скорее наоборот – ближе к традиционному, аграрному обществу).

Начала указанного расхождения власти не столь давние. В середине 90-х, когда был заключен социальный контракт между действующей властью и обществом, между этими субъектами как раз таки существовал определенный консервативный консенсус. Его базу составлял незавершенный процесс индустриальной модернизации советского типа[2]. В каком-то смысле, к моменту развала СССР Беларусь была на ее пике и первый президент Беларуси продолжил политику построения централизованного индустриального государства. Благодаря накопленному в стране производственно-экономическому потенциалу, инерции массового сознания и финансовой поддержке со стороны России властям Беларуси некоторое время удавалось выдерживать взятый курс.

Однако с первой половины 00-х ситуация стала меняться. Стал заканчиваться промышленный запас «советского» экстенсивного хода[3], отношения с восточным соседом проблематизировались, массовое сознание утратило остатки сожаления по распаду Союза ССР, в стране определенного уровня развития достигла цифровая инфраструктура… Это было время, максимально  благоприятное для подготовки перехода на новый этап развития – информационный или цифровой. Этому переходу способствовал и такой тактический момент, что беларусская экономика в 2001-2008 гг. переживала свой лучший период в новейшей истории – среднегодовой уровень прироста ВВП составлял 8,3%, что было больше, чем у любой страны-соседки.

Однако власть выбрала максимально консервативный путь развития, фактически отказавшись от каких-либо реформ в любой сфере – от экономики до государственного управления. Единственное, на что пошел режим в условиях снижения российских дотаций, это несколько поднять стеклянный потолок государственного регулирования для бизнеса и технологий…

Между тем общество начало учиться использовать те возможности, которые предоставляла цифровизация – возможности для коммуникации, образования, бизнеса, самоорганизации. Благодаря имевшемуся человеческому капиталу, достигнутому уровню экономического благосостояния и развитию цифровой инфраструктуры[4], общество тренировалось использовать Сеть как альтернативное государству пространство[5].

Надо отметить, что «тренировалось» общество усиленно – и во второй половине 00-х и в первой половине 10-х годов Беларусь зачастую была восточно-европейским лидером по темпам интернетизации населения. Отметим, что и на государственном уровне предпринимались определенные меры в этом направлении.

В результате во второй половине 10-х годов стала складываться следующая ситуация:

– в 2016 г. удельная доля организаций, не относящихся к сектору ИКТ и использующих широкополосный интернет, достигла 95%,

– в том же году значимости интернета и телевидения как источников информации для людей в возрасте 30-50 сравнялись (позже интернет закономерно опередил ТВ; для молодежи в возрасте до 30 лет это случилось в 2011 г.),

– в 2017 г. уровень доверия интернету как источнику информации превысил телевизионную планку по всему обществу,

– в том же году по индексу развития ИКТ (Международный союз электросвязи) Беларусь сравнялась со странами с высоким доходом,

– в 2018 г. рост количества абонентов в сети почти остановился,

– значимость интернета как источника информации для всего общества опередила телевизионную в 2019 г.

Таким образом к началу 2020 г. имеем одну из самых урбанизированных стран Восточной Европы (городская культура) с, пожалуй, самым высоким уровнем проникновения интернета на постсоветском пространстве как на бытовом уровне (культура цифрового поведения), так и в плане рабочих мест (новая производственная культура). Все это на фоне, с одной стороны, роста всеобщего уровня образования, с другой – с системой управления, которая осталась на уровне прошлого века.

Безусловно, цифровизация плотно  вошла в жизнь далеко не всех слоев населения и ее социальные последствия раскрылись еще не на все 100%. Но и этого хватило для того, чтобы в критической ситуации запустить новые механизмы солидаризации и самоорганизации, взрывным образом еще больше нарастить свои цифровые компетенции и поставить ребром (пока  еще не решенный) вопрос о соответствии власти – обществу.

[1] Собственно, политическая революция как смена режима управления обществом – это конечный результат развития  противоречий в отношениях власти и общества, вызванного разнонаправленными векторами развития власти и общества и/или их нахождением на разных этапах общественного развития.

[2] Послевоенная индустриализация БССР, гармонизированная с процессами урбанизации, ростом образования населения, с улучшением социальных стандартов, с экономической эффективностью и проч.

[3] Уровень городского населения стабилизировался в районе 7 млн. человек, прекратилось стремительное снижение доля сельского хозяйства в ВВП (остановилась на уровне 6-9%), доля работников с/х-предприятий стабилизировалась на уровне 9-10% (позже 7-8%).

[4] Здесь можно вспомнить Липпсета, который писал о корреляции между запросом на демократизацию и фактором, который включает в себя урбанизацию, индустриализацию, благосостояние и образование.

[5] Вариант «выхода» из фрустрирующей ситуации по Хиршману.

Социальные противоречия, лежащие в основаниях беларусской революции.

Оксана Шелест, Центр европейской трансформации.

1. Политический кризис, развернувшийся в 2020 г. в Беларуси в качестве очевидной причины, схватываемой в том числе эмпирическими социологическими исследованиями, имеет разнонаправленные процессы изменения государственных и общественных систем, как минимум в последние 10 лет после президентских выборов 2010 года. Уже в 2006 году наметились, а 2010 окончательно оформились характеристики политической ситуации в стране: «кубинизация режима и арофатизация оппозиции» (см. Владимир Мацкевич: “Развитие гражданского общества – общее дело власти и оппозиции”).

Последние 10 лет политическое поле как таковое исчезло из беларусской реальности, укрепившийся властный режим легко «регулировал» сопротивление своих маргинализированных политических оппонентов, позволяя существовать недееспособным «политическим партиям» и инициативам, но сохраняя полный контроль над ситуацией в стране.

Однако, в полном соответствии с диалектической логикой, вне конкуренции и существования реальной оппозиции, беларусский политический режим утратил возможности к собственному развитию. Это выразилось и в замораживании темпов роста беларусской экономики, и в отсутствии реальных реформ (даже при риторическом признании их необходимости) во всех сферах общественной жизни, и во все возрастающей вертикализации и бюрократизации систем государственного управления. Сопутствующим процессом стало ослабление и почти полная потеря обратной связи с обществом.

В то же время само общество развивалось довольно динамично. Своеобразный «социальный контракт» беларусов с государством заключался в допустимости некоторой (хотя и с неопределенными границами) свободы действий в любом поле, кроме политического. Бизнес, предпринимательство, культурные, образовательные и социальные инициативы, обустройство городского пространства, инфраструктуры для ведения желаемого образа жизни – лишь часть направлений, в которые выливалась инициатива беларусов, которые стали строить свою жизнь и деятельность во многом «параллельно» с существованием государства. В то время как государственные институты транслировали нормы и представления, которые все больше устаревали, в частной и неформальной сфере в Беларуси прорастали инновационные технологии, новые стандарты и формы организации жизни и деятельности, задавались иные культурные и образовательные ориентиры. Для того, чтобы понять эту асинхронность, нужно обратиться к более широкому контексту.

2.В тексте «Глобальное потепление после холодной войны» (2017 год) Владимир Мацкевич постулирует новый критерий мирового разделения: отношение к инновациям. Современный мир делится на три части, «три мира»: тех, кто первыми воспринимает технологические и социальные новшества, реализует их и за счет этого выбивается в лидеры, получая львиную долю экономической и социокультурной «прибыли» («первый мир»); тех, кто находится в режиме вечной модернизации и заимствования — стремится к акцептации нового, но, не имея возможностей или ресурсов, потребляет уже опробованные и отработанные в «первом мире» инновации («второй мир»); и тех, кто сопротивляется инновациям, не желает нового, и в результате попадает в структуру навязанного потребления, т.е. все равно потребляет инновации, однако без всякой прибыли и развития («третий мир»).

Эта трехчастное деление применимо как к анализу ситуации в глобальном масштабе, так и к анализу структуры конкретных обществ. Изначальное полагание состоит в том, что разделение на «три мира» проходит «поверх» государственных и прочих границ, иными словами, в каждой стране, культуре, государстве сосуществуют представители всех трех миров. «Границы миров» проходят по людям, однако разные страны также могут быть отнесены к одному из «трех миров», и это отношение определяется установками правящего класса.

Революционная ситуация в Беларуси характеризуется формированием в стране «нового класса» — людей первого мира, «неофилов», несущих установку на развитие, с одной стороны, и полноты государственной власти, сосредоточенной в руках людей «третьего мира», «неофобов», избегающих развития и изменений, с другой.

Нужно оговориться, что термин «класс» мы употребляем с оговорками, максимум, о чем мы можем здесь говорить, это о «классах в себе», или «о классах на бумаге», а не о «классах для себя» (См. Татьяна Водолажская, «Новые группы и социальная структура. Беларусское общество под воздействием инновационного и технологического развития»). Кроме того, для анализа нашей конкретной политической ситуации имеет значение такая характеристика представителей «первого мира», как отсутствие фокусировки на страновом масштабе, и, соответственно (как правило) отсутствие особого интереса к внутриполитическим процессам.

Однако в Беларуси формирующийся инновационный класс, возможно, на короткое время, приобрел если не политическую субъектность, то во всяком случае, активно включился в политический процесс. Ситуативными триггерами для этого стали угрозы «углубления интеграции» с Россией, когда под вопрос было поставлено сохранение Беларусью своего суверенитета, что вызвало довольно сильное напряжение в среде «инновационного бизнеса» (см. «Инновационный бизнес» как фактор социальных трансформаций в Беларуси»), и коронакризис, продемонстрировавший угрозу дальнейшего сохранения распределения властного ресурса в стране витальным ценностям (жизнь и безопасность).

Таким образом, на своем первом этапе беларусская революция 2020 года была «революцией развития» по сути основных противоречий. «Люди первого мира», «инноваторы», «неофилы» стали основным драйвером политической мобилизации, что наложило серьезный отпечаток на все «предвыборные» процессы, начиная от технологичности организации и заканчивая проектностью мышления.

3.Разворачивание процессов политической мобилизации и действия разных акторов в ходе «предвыборной кампании» перевели обозначенное выше противостояние, которые можно рассматривать как конфликт между «первым» и «третьим» миром, стремлением к развитию и противодействием ему, в противостояние между персоналистским авторитарным режимом и гражданским обществом. Ход «избирательной кампании» 2020 года, действия режима и его оппонентов привели к уникальному и вряд ли возможному в другой ситуации объединению всех «трех миров» общества в отстаивания права на самостоятельный выбор будущего. При этом, с учетом разницы ценностей, установок и представлений разных «миров» никакие конкретные общие программные представления об этом будущем в основу этого объединения положить нельзя. Так беларусская революция приобрела характер демократической по содержанию своих требований.

4.Наконец, события, произошедшие в день «выборов», а вернее «в ночь с 9 на 12 августа» и дальнейшая эскалация насилия и репрессий добавили еще одно разделение, снова «снимающее» предыдущие по охвату: этическое. Татьяна Щитцова формулирует его как реакцию на «моральную травму» и «разворачивание противостояние форме жизни, опирающейся на презумпцию насилия» (См. «В Беларуси сейчас не просто оккупационный режим — это режим в буквальном смысле варварский»). Владимир Мацкевич возводит это разделение к двум этическим системам по Владимиру Лефевру (См. Владимир Мацкевич, «Война героев с лицемерами»), которые отличаются друг от друга в том числе по приемлемости (а вернее, неприемлемости) способов разрешения конфликтов и противоречий.

Таким образом, на сегодняшний день движущими противоречиями разворачивания беларусской революции, каждое из которых захватывает все более широкие социальные круги, являются, как минимум: конфликт между инновационным развитием и сопротивлением ему; между отстаиванием гражданских свобод и их ограничением/уничтожением, между этическими системами. Позитивным (то есть отвечающим исходным интенциям) исходом беларусской революции будет разрешение этих конфликтов в порядке, обратном их актуализации: переговоры как способ разрешения противостояния; переучреждение государственных институтов, гарантирующих гражданские свободы; реформирование и полноценное включение Беларуси в процессы инновационного развития.

Михаил Габович

В англоязычном мире социология социальных движений возникла в 1960е годы в пику более ранним подходам, постулировавшим нерациональность толпы. Поэтому новое поколение исследователей подчеркивало рациональность участников движений и фокусировалась на организационных и стратегических аспектах. В результате был выработан соответствующий «инструментальный» язык описания протеста, который понимается как противостояние двух вполне определенных сторон, каждая из которых преследует заранее сформулированные цели. Успех движений в таком понимании измеряется способностью его лидеров добиться реализации заранее сформулированных целей.
Однако в последние годы исследователи все больше стали обращать внимание на иные аспекты протеста, на перспективы «рядовых» участников и на другие– помимо стратегических – значения этого участия. Наиболее плодотворно эти новые подходы систематизированы исследователями, работающими в прагматической традиции. Американские социологи Пол Лихтерман и Нина Элайасоф предложили понятие «групповых стилей», через которые преломляется восприятие любой социальной ситуации, а также возможностей и смыслов действия в ней. Французский социолог Лоран Тевено и его коллеги много лет разрабатывают концепцию разных режимов вовлеченности, доступных акторам в разных ситуациях: конкретно это – режимы плана, близости, поиска и оправдания. Каждому из таких режимов присущи своя когнитивная и прагматическая ориентация, и если язык «целей», «стратегий» и «тактик» хорошо описывает поведение в режиме плана, то для понимания поведения в других режимах необходимы другой язык и иной аналитический инструментарий. Все это в полной мере относится к социальным движениям и протесту, ведь, как показывают полевые исследования в самых разных странах, помимо стратегической вовлеченности в протест существуют и другие формы участия в нем.
В выступлении будет кратко представлен прагматический подход к анализу протеста и с его помощью проанализирована протестная волна 2020 г. в Беларуси. Главный тезис выступления заключается в том, что сила протестного движения заключалась не в его стратегических достижениях и не в дискурсивном конструировании новой субъектности беларусов, а в возникновении конкретных практик, тесно связанных с режимом близости. Но именно через призму этого режима можно увидеть и слабость белорусского протеста: как показывают модусы использования разных мессенджеров в ходе протеста, участие в нем для большинства участников осталось сферой, отдельной от повседневных забот.