Интервью с известным британским социологом и политическим мыслителем лордом Энтони Гидденсом – фрагмент готовящейся к публикации книги Лабинота Кунушевчи[i], в которой тот беседует с легендарными социологами.
Источник: Economic Sociology and Political Economy. На русском языке опубликовано интернет-журналом «Гефтер».
— Как бы вы описали значение социологии и роль социологов в общественной эмансипации, особенно в наш «век перемен»? Считаете ли вы, что социология должна функционировать как часть позитивистской парадигмы, или же в ней должно быть больше рефлексии об истории и социальной реальности?
— Основная задача социологии – изучить истоки и последствия возникновения современной индустриальной цивилизации, а также ее распространения по всему миру. Таким образом, основное внимание в этой науке уделено двум или трем последним столетиям. Но, разумеется, необходима сравнительная перспектива — поэтому социология довольно сильно пересекается с антропологией. Позитивизм в социологии обречен на неудачу, поскольку отношение науки с ее предметом — поведением человека — по сути своей рефлексивно. Социологические идеи, если они представляют хоть какой-нибудь интерес, уже встраиваются в мир, который пытаются описывать, и в определенной степени реструктурируют его.
— Что бы вы сказали о средствах массовой информации, о развитии и усложнении технологий в эту эпоху глобализации? Глобализация приносит нам больше возможностей или больше рисков, и каков тип общества, которое мы намерены создать в уже глобализованном мире?
— Глобализация — взаимозависимость сообществ во всем мире — ключевая черта модерной эпохи. За последние триста лет глобализация была обусловлена двумя основными факторами — экономической (и военной) экспансией Запада и нарастающей интенсивностью коммуникации. Эти два процесса тесно связаны. Распространение печати с XVIII века сделало возможным появление современного государства и облегчило развитие географически разбросанных империй. Всплеск электронной коммуникации значительно ускорил эти процессы, но в конечном итоге привел к тому, что они стали действительно глобальными, тогда как раньше в центре внимания была европейская цивилизация. С наступлением эпохи цифровых технологий процессы глобализации стали еще интенсивней и вторглись в нашу частную жизнь.
— Какие структурные и культурные изменения, на ваш взгляд, вызваны глобализмом в современную эпоху, особенно в переходных обществах постсоциалистического блока и балканского региона?
— Результат изменений — текучий мир, аналогов которому в предшествующей истории не отыскать. Цифровая коммуникация часто вдохновляет и служит основой эмансипации — все это сопоставимо, например, с тем, как трансформировалась медицина. Но она также приводит к неустойчивости и неопределенности будущего и скорее обостряет, чем снимает, существующие идеологические противоречия. Трудно жить в мире интенсивного, повседневного космополитизма. Мы страдаем от «космополитической перегрузки»: по мере того как космополитизм завоевывает мир, возникают мощные контртенденции, возвращение к секционным идеологиям и разделениям. Так, во многих областях мы наблюдаем возвращение национализма, космополитические ценности ставятся под вопрос, возникает новый религиозный фундаментализм. Но космополитизм и фундаментализм могут сочетаться самым причудливым образом. Например, Исламское государство является скорее средневековой теократией, но использует передовые цифровые технологии для достижения своих целей. Оно враждебно современности, но глубоко в ней укоренено.
[…]
— Если рассматривать глобальные вызовы и риски: ядерное оружие, межэтнические и межконфессиональные конфликты, рост экстремизма, изменение климата и т.д., — что, на ваш взгляд, опаснее всего для мира во всем мире? Есть ли равновесие между возможностями, которые предлагает современность, с одной стороны, и реальными угрозами, с другой?
— Мы живем в мире, который начал отодвигаться «от края истории», но порвать с историей далеко не способен. Под этим я подразумеваю, что сегодня мы сталкиваемся с рисками, с которыми не встречалась никакая другая цивилизация в истории, — такими как изменение климата, массовый рост населения или наличие ядерного оружия. Некоторые из этих рисков экзистенциальны: они угрожают самой непрерывности производства, распределенного теперь по всей поверхности земли. Мы не можем сказать, какие из них «опаснее всего», поскольку истинный уровень риска по определению неизвестен. Его не с чем сопоставить в прошлом, как в случае с более традиционными рисками.
По теме:
Бернард Як. Космополитическая скромность и ее цена
В то же время у нас как у человечества в целом есть возможности, выступающие далеко за пределы того, что было доступно в предыдущие века; и не только в плане материального прогресса, но и в плане духовного обогащения нашей жизни. Я называю это «обществом высоких возможностей и столь же высоких рисков», где практически невозможно заранее узнать, во что выльется взаимосвязь между двумя этими факторами. Эта взаимосвязь на данный момент — нечто базовое для оценки состояния человечества. Это не постмодернистский мир в том смысле, в котором этот термин обычно используют — отсылая к краху разума и условно универсальных ценностей. Скорее, почти повсеместно разворачивается битва между универсальными ценностями и разнообразными секционными разделениями.
— Почему вы считаете, что мы живем не в постмодернистскую эпоху, а все еще в высокой модерности?
— Наша личная и даже глубоко интимная жизнь трансформируется под действием изменений, происходящих в мировом сообществе. Здесь я сошлюсь на проблематику моей книги «Современность и самоидентификация», хотя некоторые из описанных в ней процессов сейчас стали еще более радикальными. В мире почти бесконечных источников возможной информации представление о самом себе становится рефлексивным проектом. Все мы должны развернуть повествование о себе — сюжетную линию, которая собирает нашу жизнь воедино, — наперекор текучему миру. Традиции и обычаи уже не в силах: они сами создаются и изобретаются заново. Сама современность формирует не только идентичность, но и тело, сложными и противоречивыми способами. […]
— Какие изменения принесла модерность с развитием квалификаций и стимуляцией доверия к ним? Насколько это способствует созданию «технократии», которая «поглощает» спонтанность, свободу, равенство и т.д., лежавшие в основе модерности?
— «Технократия» не кажется мне главным препятствием для наших шансов на успешное освоение тех возможностей и рисков, которые мы сами создали в современной цивилизации. Скорее, влияния, которые я описал, по-прежнему действуют в мире, в значительной степени зависящем от требований рыночного капитализма, но сам мир изменился благодаря радикальной глобализации и цифровой революции. Например, почти все деньги сейчас стали электронными, и их можно мгновенно перевести в любую точку планеты, что раньше было немыслимо. Мировой экономический порядок в основе своей определяется действиями потребителей, с одной стороны, и глобальных компаний, в том числе финансовых, с другой. Большинство этих процессов не проходит через демократические системы государств, даже самые сильные. Это одна из причин нынешних политических стрессов и напряжений. Всем очевидно, что у национальных политиков недостает полномочий, чтобы сколь-нибудь существенно воздействовать на важнейшие факторы нашей жизни. Ради победы на выборах они вынуждены давать обещания, которые просто не в силах выполнить. Налицо колоссальное неравенство, особенно с теми, кто на самом верху, но его сложно преодолеть, учитывая, что капитал можно с легкостью перемещать по всему миру. Значительная часть доходов, выведенных в офшоры, не участвует в производстве. Только если государства научатся коллективному сотрудничеству, они смогут обуздать происходящее. Но возможно ли такое сотрудничество — открытый вопрос.
По теме:
Эрик Райнет. Как богатые страны стали богатыми
— Продолжаете ли вы одобрять «политику третьего пути», и по-прежнему ли она актуальна на данный момент? Как бы вы объяснили мировой экономический кризис в этом контексте? За счет чьих ресурсов надлежит выстроить механизмы и системы, которые помогут преодолеть проблемы экономического роста?
— Глобальный финансовый кризис — пока еще совсем не разрешенный — позволил по-новому увидеть многие из особенностей мирового сообщества, о которых мы говорили выше, включая и гендерное измерение, если учитывать роль «заряженной маскулинности» в агрессивном поведении людей, играющих на мировых денежных рынках. Но есть еще один существенный фактор — роль в происходящих событиях неоклассической экономической теории. Никакая другая научная дисциплина не повлияла на мировую историю так сильно. Ее господство привело к глобальной экономике и радикальному подчинению всей экономики свободным рыночным механизмам. Такое наблюдение выводит нас на общие вопросы — вопросы политического характера. По-прежнему ключевые позиции я отдавал бы «третьему пути», который понимается как способность к полной перемене общей политической ориентации — такой, что вышла бы за пределы национальных государств. Перед нами стоит серьезная задача — создать форму ответственного капитализма, при котором накопление богатства согласуется с социальными потребностями, в том числе и экологическими.
[…]
[i] Лабинот Кунушевци родился в Республике Косово. Он окончил Приштинский университет со степенью магистра социологии, основная сфера его исследований — социология коммуникаций. В рамках проекта, посвященного пересечению международной и национальной социологии, он взял интервью у видных социологов по всему миру. Три из них — с Джорджем Ритцером, Патрицией Хилл Коллинз и Ибрагимом Беришей — недавно были опубликованы в «Глобальном диалоге», журнале Международной социологической ассоциации.
________________________________________________________________
Источник: Economic Sociology and Political Economy
Полный текст на русском языке опубликован интернет-журналом «Гефтер» под заголовком «Энтони Гидденс: «Мы страдаем от “космополитической перегрузки”, и перед нами стоит серьезная задача — создать ответственный капитализм»