Лидия Михеева, Новая Европа
О кризисе гуманитарного знания сегодня говорят много – как сами гуманитарии, так и чиновники, общественные деятели, журналисты. Однако на фоне всеобщей озабоченности проблемами науки и образования не так часто звучат конкретные предложения по выходу из кризиса. Примером такого перехода от диагностирования проблем гуманитарного знания к проекту его преобразования может служить деятельность Михаила Эпштейна, философа, культуролога и литературоведа, заслуженного профессора теории культуры и русской литературы университета Эмори (Атланта, США).
Совсем недавно Михаил Эпштейн стал главой Центра обновления гуманитарных наук (The Centre for Humanities Innovation) в Даремском университете (Англия), а апреле 2013 года выступил с рядом лекций в Москве, рассказав о разработанном им проекте «спасения» гуманитарного знания, который и будет реализовываться в Центре. Основные пункты этой программы, прописанной Эпштейном в монографии «The Transformative Humanities: A Manifesto», прозвучали и во время его доклада «Гуманитарные науки: время кризиса и обновления», представленного в РГГУ в Москве.
Кто виноват?
По мнению Эпштейна, изменения на рынке труда, экономический кризис, влияние корпораций (их «жадность»), отсутствие должного социального регулирования со стороны государства («безразличие правительств»), потребительский спрос на образовательные услуги, техноцентризм современного общества – все то, что считается основными причинами кризиса гуманитарного знания, вторично по отношению к главным факторам. На его взгляд, подлинные причины кризиса стоит искать внутри самих гуманитарных наук: кризис коренится в самом объекте гуманитарных наук, которые изучают текстовую реальность, так или иначе имеющую отношение к прошлому. Вернее, конечно, они изучают человека. Но, как говорит Эпштейн, человека в его творческих проявлениях, а главным продуктом этих творческих проявлений для гуманитарных наук традиционно выступает тот или иной текст.
Именно в связи с текстоцентричностью гуманитарных наук и обозначилась, по мнению Михаила Эпштейна, их «аутистическая» позиция. Сравнивая гуманитарные науки с естественными и социальными, Эпштейн указывает на принципиальное отличие гуманитарных наук от всех иных.
Естественные и социальные науки трансформируют объект своего изучения. У естественных наук таким инструментом изменения изучаемой ими природы является техника.
У социальных наук инструментом для изменения является политика. А у гуманитарных наук, изучающих культуру, человека в его творческих проявлениях, такого инструмента на данный момент нет.
Сравнивая литературоведение с ботаникой, Эпштейн приходит к неутешительному выводу, что даже ботаника, изучающая растения, имеет большую связь со своим объектом, чем, например, литературоведение: у ботаники есть «служебная» дочерняя дисциплина – агрономиия. Гуманитарному знанию, по мнению Михаила Эпштейна, нужны подобные трансформативные технологии, которые, однако, не будут связаны с политизацией или технологизацией гуманитарного знания. Иными словами, гуманитарное знание не должно заимствовать у социальных или естественных наук их стратегии преобразования объекта, а искать свои, внутренне присущие гуманитаристике трансформативные практики.
Примеры такого удачного слияния практик преобразования с теоретическими исследованиями Эпштейн находит в некоторых проектах литературоведения. Литературоведение, по его мнению, уже доказало, что может быть проспективной практикой (то есть предвидеть и создавать инновации), а не только изучать накопленное поколениями текстовое наследие.
Для этого Эпштейн предлагает вернуться к практике научного манифеста, написание которого является перформативным актом создания новых условий для жизни новых текстов. Фигура ученого-гуманитария для Эпштейна в идеале должна сочетать в себе три идентичности: гуманитарий и создает текст, и исследует созданные другими тексты, и преобразует сами правила, по которым тексты могут создаваться. Таковы «гуманитарные изобретатели» – Маринетти, Шлегель, Белинский, которые являлись и писателями, и литературоведами, сочетали и теорию, и практику, и революционные инновации. Таким же образом и гуманитарные науки в целом, по мнению Эпштейна, должны уходить от чистой истории, критики, теории к проективной и трансформативной деятельности.
Кризис философского знания Михаил Наумович иллюстрирует на примере «засилья» аналитической философии на большинстве философских кафедр ключевых западных университетов. По его мнению, то, как развивается аналитическая философия, свидетельствует о том, что философия утрачивает связь с философским творчеством. Не востребована сама по себе инновация, не говоря уже о каких-то революционных интервенциях. Поэтому сегодня немыслимо появление нового Ницше – он просто не будет услышан людьми, представляющими «элиту» профессионального философского сообщества. «Зато» аналитическая философия представляет собой отличный «знаниевый» субстрат, транслируя который можно удобно организовать достаточно инертные институции, которые воспроизводятся посредством фиксированных правил построения карьеры, обтесывающих индивидуальность молодых философов и превращающих их в ретрансляторов знания без его приращения.
Что делать?
Старый тезис Гегеля о том, что философия – это своего рода финальная рефлексия над свершившимися событиями и мета-язык для описания иных языков, по словам Эпштейна, сегодня может и должен быть (отчасти, по-марксистски) перевернут «с головы на ноги». Если Гегель сравнивал философию с совой Минервы, которая вылетает в сумерках и обозревает с высоты своего полета события дня, то сегодня, уверен Эпштейн, философский акт должен предшествовать «событию» в социальном мире или сам становится таким «событием», а философия должна творить мир перформативным актом философского воображения, а не ретроспективно анализировать уже произошедшее.
Развитие трансформативных практик в гуманитарных науках, прежде всего, должно опираться на новое отношение к тексту.
Текст сегодня уже больше не является неким ригидным образованием, представленным в своей незыблемой целостности и завершенности для изучения, комментария или критики. Текст сегодня открыт не только интерпретации, но и ретекстуализации, он позволяет исследователю преобразовывать его параллельно анализу.
Поэтому Эпштейн считает назревшим переход от бумажных текстов к электронным текстоидам, текучим конфигурациям знаков, взаимодействие с которыми представляло бы собой слияние функций чтения и письма. Чтение электронного текста сегодня – уже трансформативная практика, говорит Эпштейн. Читая текст, мы делаем для себя пометки, комментируем, «копипастим» и переписываем текст. Так почему бы гуманитарным наукам не принять такую практику слиянного чтения+письма как легитимную и ключевую?
Примером еще одной продуктивной трансформативной гуманитарной практики, по мнению Эпштейна, может служить расширение естественного языка, создание неологизмов – или, как называет это Михаил Наумович, лингвистический дизайн. Трансформативная лингвистика, «изобретающая» неологизмы, по его мнению, использует потенциал уже имеющихся языков, плотнее увязывает его с социальной действительностью. Так, например, 14 % в словаре Даля придумано самим Далем, часть из них благодаря такой «изобретательской» деятельности лингвиста вошли в обиход, обогатив русский язык.
Еще одно направление для развития гуманитарных технологий связано с изменением отношения к компьютерным технологиям. «Услуги» философа, способного «мыслить мирами», востребованы в создании современных виртуальных и симуляционных реальностей, используемых в компьютерных играх и пространствах типа «Second Life». В таком взаимодействии гуманитарных и компьютерных технологий гуманитарным наукам отводится не роль накопления, структурирования знаний, а функция мышления, изобретательства и конструктивного воображения.
Важную роль в обновлении гуманитарного знания должны взять на себя новые формы научных изданий. Ряд внутренних проблем современной гуманитаристики связан с кризисом научных журналов и двух основных жанров академического письма: статьи и рецензии. Научная статья сегодня все чаще представляет собой текст с минимальной долей новой информации, разработанной самим автором, в основном состоит из вежливых отсылок к существующей традиции изучения той или иной проблемы и чаще всего сводится к реферированию мнений маститых ученых.
Купирует инновацию в научных публикациях и практика анонимного рецензирования в журналах, которая приводит к тому, что авторы вводят мощную самоцензуру, дабы «подшлифовать» свой текст к писаным и неписаным нормам того или иного издания. В итоге статьи теряют авторское начало и маскируют любую новаторскую идею среди ретранслируемых «общих мест».
Поэтому Эпштейн выступает против практики анонимного рецензирования, «контролирующие» функции которой успешно выполняла бы открытая полемика с уже опубликованными текстами.
Вместо массивных, нагруженных ссылочным аппаратом статей Эпшейн предлагает перейти к новым научным жанрам – жанру фрагмента, афоризма, манифеста. Такие небольшие жанры предполагают, что автор не пересказывает уже известное, не ретранслирует чужие наработки, а ёмко высказывает свою собственную идею. «Хранилищем» таких идей, гипотез и тезисов станет созданный на базе Центра обновления гуманитарных наук так называемый Репозиторий новых идей (Repository of new ideas), куда они будут свободно помещаться всеми желающими, а также новый гуманитарный журнал под названием «Minima: А Journal of Intellectual Micro Genres».
А как у нас?
Многие идеи Михаила Эпштейна, безусловно, актуальны в мировом масштабе, ведь кризис в современном гуманитарном знании – явление мировое. Во всем мире снижается объем гуманитарных дисциплин, преподаваемых в вузах и, соответственно, сокращаются преподавательские должности в образовательных и исследовательских институциях. Происходят трансформации и внутри самого научного знания – ряд дисциплин, которые прежде относились к гуманитарным наукам, сегодня все больше смещаются в сторону естественнонаучной парадигмы (наиболее яркий пример – трансформация психологической науки). Тем не менее, как пессимистично отмечают многие исследователи, в постсоветских государствах, ощущающих всю тяжесть глобальных трендов, существует еще и множество собственных внутренних проблем.
Например, в российской гуманитаристике сегодня одной из ключевых является проблема плагиата в кандидатских и докторских диссертациях.
В беларусском обществе кризис гуманитарного знания наиболее заметен в контексте проблем гуманитарного образования
(по крайней мере, если какая-то общественная дискуссия и присутствует, то скорее по поводу не столько самого гуманитарного знания, сколько образования). Сокращается и количество бесплатных мест в вузах, а под предлогом перехода на квази-Болонскую систему в образовании сверху было решено сократить 20 % учебных часов, отчего ключевые дисциплины гуманитарного знания «слиплись» в единые «интегрированные модули» – так, например, предмет «Философия» включает в себя еще и психологию, и педагогику.
Преподаваться этот гибридный модуль будет на первом курсе, надо полагать, чтобы сразу перепрошить девственное сознание вчерашних школьников аж 42 часами (!) лекций и семинарских занятий по философии (многие преподаватели уже выразили свое полное недоумение этим катастрофически малым количеством часов, которое можно отвести разве что спецкурсу по какой-то узкоспециальной теме). Философия постепенно уходит из университета и на институциональном уровне (рефлексия самих философов по этому поводу нашла отражение в тематическом номере единственного беларусского философского журнала «Топос»). Хороший знак – появление попытки исследований постсоветского состояния беларусской гуманитаристики «Даследчая і кадравая палітыка ў галіне сацыяльных і гуманітарных дысцыплін, 2008–2012» («Палітычная сфера») и сборника «После советского марксизма: история, философия, социология и психоанализ в национальных контекстах (Беларусь, Украина» (под ред. Ольги Шпараги).
Могут ли помочь преобразования, предлагаемые Михаилом Эпштейном, в беларусском или российском контексте? К сожалению, приходится признать, что создание центров, подобных британскому Центру обновления гуманитарных наук, на постсоветском пространстве – утопический проект неближайшего будущего.
Беларусская же гуманитаристика пытается выживать за счет независимых образовательных и исследовательских институций и инициатив (исследовательские центры при ЕГУ, Центр гуманитарных технологий, Летучий университет, Беларусский Коллегиум, открытые лекции Европейского кафе, публичные мероприятия ЕГУ «Artes Liberales» и т.п.), которые, к сожалению, способны скорее лишь отчасти «сохранить», чем преобразовать гуманитарное знание. Впрочем, их деятельность подтверждает, что для реализации гуманитарных проектов у нас все же есть кое-какие ресурсы – и институциональные, и, главное, человеческие.