Инструменты построения общественного доверия

15 ліпеня 2019

В Киевском центре Украинского католического университета в рамках семинара «Доверие, ответственность и социальная сплоченность в современной Украине: опыт и вызовы для страны и региона», который прошел 24-25 мая 2019 г., украинские и беларусские исследователи обсуждали пути к построению доверия.

Тема дискуссии – открытый вопрос о том, как строить доверие в посттоталитарном пространстве Украины и Беларуси. Среди экспертов панельной дискуссии – Татьяна Водолажская, Татьяна Калиниченко, Андрей Гриценко и Владимир Мороз.

В начале разговора Татьяна Щитцова, которая вела дискуссию, попросила экспертов в своих выступлениях поразмышлять о преградах и неиспользованных возможностях для укрепления доверия.

Почему западный дискурс является дезинтегрирующим в беларусском обществе, как может помочь постоянный мониторинг уровня доверия и с чего начинается настоящий общественный диалог – Катерина Глущенко записала наиболее интересные тезисы дискуссии.

Татьяна Водолажская, социолог, координатор Летучего университета (Минск).

Когда я слушала о различных проявлениях доверия и думала о поиске инструментов – я поняла, что нам надо разделять и классифицировать различные аспекты. Для себя я выделила несколько важных моментов, которые позволяют использовать различные инструменты. Первое – институциональное доверие, развитие институциональных качеств, формирующих доверие. Второе – доверие между социальными группами и людьми.

Недавно мы исследовали сферу культуры, что для Беларуси очень актуально, поскольку в нашем обществе одновременно существует и сильное недоверие, и положительные сдвиги. Это вопрос травмы – которая была и продолжается, которую мы заново привносим в современную жизнь. А также вопрос символического поля, языка, на котором мы говорим, и смыслов, стоящих за этим языком.

В 2015 году мы провели исследование, посвященное потенциалу солидарности. Мы спрашивали людей об их ассоциациях и ощущениях от различных слов: Беларусь, Украина, Россия, права человека и т.д. И мы поняли, что у нас мало слов, несущих общие смыслы и порождающих солидарность. Люди воспринимают все эти слова по-разному. И поэтому, говоря что-то о «правах человека», мы должны быть готовы к тому, что нас поймут в корне неправильно.

Также, когда мы говорим о социальных сетях и электронном управлении, которое должно было бы обеспечивать прозрачность и открытость, мне кажется, что речь идет больше об иллюзии доверия. Когда мы говорим об основаниях для доверия, часто вспоминаем и критическое мышление, и идентичность, и рефлексивность. Однако все это подталкивает меня к выводу, что между нами в Беларуси не осталось понятных всем слов: слов, которые можно назвать общими. Примером этого служат постоянно возникающие вопросы: например, когда кто-то скажет что-то о демократии, его сразу же переспросят, что именно он имел в виду? Поэтому, на мой взгляд, такие абстрактные слова выступают не столько основанием для доверия, сколько причиной для недоверия.

Строительство доверия на основании общей идентичности мне тоже кажется проблемным. Современная жизнь все чаще утверждает нас во временных, ситуационных идентичностях. Мы используем их все более функционально и инструментально. Они уже не являются безоговорочными основаниями для доверия – мы постоянно ими жонглируем. Поэтому мне кажется значительно более перспективным направлением работать с доверием без очевидных связей с идентичностью, с доверием как с общечеловеческим качеством.

В первый день конференции говорили о смене парадигмы: когда доверие в группе переходит в культуру доверия. И я понимаю, что работать с этим можно по-разному, но инструменты, которые работают на построение доверия между представителями различных социальных групп и носителями различных взглядов, должны базироваться на универсальных человеческих ценностях.

Какими могут быть эти инструменты? Такими, благодаря которым мы переставали бы бояться другого, воспринимать его как враждебную неизвестность, и учились бы доверять не только по ассоциации с собой, а и тогда, когда другой отличается от нас. Живые библиотеки или Аспен-семинары – форматы, в которых разные люди с разными бэкграундами, взглядами и устремлениями собираются вместе, читают и обсуждают тексты, – могут быть перспективными для построения доверия.

Татьяна Калиниченко, журналистка, экспертка по разрешению конфликтов, руководитель проекта «Диалог в действии».

Как социолог я имею счастье проверять теории на практике, поэтому сегодня буду больше говорить как медиатор и фасилитатор конфликтов. Когда речь идет о решении конфликтных вопросов, есть три сценария: силовой, который чаще всего использует государственная власть, правовой и подход интересов. Мы работаем как раз по третьему сценарию.

Кто такие медиаторы, можно пояснить с помощью аллегории. Представьте себе трехэтажный дом, в котором все этажи не связаны между собой. На третьем этаже живут небожители, их мало, они представители элит, поэтому и пользуются пентхаусом. На первом квартир гораздо больше, коммунальных квартир, жителей много, все делят ванную и кухню и договариваются между собой. Там возникает больше конфликтов, но жители этого этажа даже не догадываются, что происходит этажом выше. На втором этаже, согласно теории трансформации конфликтов, размещены мы с вами: ученые, религиозные сообщества, общественные деятели. Мы имеем ключи от первого этажа и от пентхауса, мы знаем, что там происходит и можем служить мостом между верхом и низом, потому что понимаем, чего хотят низы, о чем думают верхи и как действовать, чтобы этот дом не развалился.

Сегодня мы имеем дело с культурой конфронтации: идти навстречу и вступать в диалог буквально «не модно». Чтобы достичь успеха, чтобы выжить, значительно эффективнее конкурировать, подавлять, демонстрировать авторитет. Способность к диалогу расценивается как слабость.

Однако есть еще три проблемы, которые мы называем 3D: деперсонализация, делегитимизация и дегуманизация.

Деперсонализация проявляется в выводах наподобие: «Все чиновники коррумпированы» или «Все священники стремятся понастроить как можно больше церквей». Это прием, с которым я сталкиваюсь на работе постоянно: когда человек скрывается за должностью, напрасно надеяться на доверие. Его нет, более того – даже основание для него в таких условиях отсутствует.

Делегитимизация – это полное недоверие к институтам, оно постоянно углубляется. Но если я не поддерживаю официальные институты, мне нужно участвовать в деятельности альтернативных, которые могли бы обеспечить мою потребность в безопасности, образовании или других сервисах, потому что отказом от государственных услуг вопросы все равно не решаются.

Третья проблема – дегуманизация. К счастью, я вижу ее редко в нашем обществе, однако, например, она была ярко выражена во время конфликта в Руанде. Человек теряет свой гуманистический образ. Если вспомнить фильм «Отель в Руанде», который рассказывает историю конфликта, там по радио транслировалось, что враг, представители племени Хуту, – это тараканы, а не люди, то есть создания, которых легко раздавить и убить. Легитимация насилия в публичном пространстве, хотя люди раньше даже не могли представить себе подобной жестокости, создает плодотворную почву для реализации этой жестокости. Когда враг не считается человеком, нет никаких нравственных ограничений в том, чтобы его физически уничтожить.

Исходя из этих позиций, медиаторы и фасилитаторы конфликтов воспринимаются как нечто, что только усложняет решение вопроса. Одним из базовых требований к диалогу во время конфликта является требование безопасности. Если человек не чувствует себя в безопасности, он не сядет за стол переговоров. Или сядет, выскажет свою позицию – и уйдет. Хотя тема, которую мы поднимали, была именно о регуляции конфликтов, у участников даже не было желания услышать другую точку зрения. К сожалению, именно такую реакцию я часто наблюдала при организации круглых столов на уровне парламенте. Очевидно, это не было диалоговое пространство, потому что основными требованиями к настоящему диалогу является участие и запрос. Но с этим самая большая проблема – люди должны хотеть проговорить проблему, не просто обменяться взглядами, а вслушаться в потребности друг друга.

Для медиатора важно не брать на себя роль советника или консультанта, ему необходимо создать пространство для того, чтобы люди могли самостоятельно разрешить конфликт.

Владимир Мороз, кандидат исторических наук, религиовед, журналист.

Мы живем в обществе, в котором практика подменяется риторикой, а этика – эстетикой. Есть такая цитата из немецкого историка: «Ожидания, основанные на опыте, если они сбываются, уже не могут никого удивить. Удивить может лишь то, чего не ждешь – тогда надо иметь дело с новым опытом. Итак, горизонт ожиданий создает новый опыт».

Сегодня говорили, что в советское время в обществе царило доверие. Да, в целом выглядело именно так. Но очень часто люди были вынуждены даже неосознанно для себя верить в партию и практиковать эту веру каждый день. А еще несколько раз в год торжественно проявлять это доверие. Такими были практики. В то же время, эти практики не имели никакой связи с реальностью, которая проявлялась, когда люди вместе оказывались у кого-нибудь на кухне. Здесь следует различать доверие и показуху.

Я веду к тому, что интеллектуалы в СССР в определенной степени были недействительны, были «хакнуты». По самому определению интеллектуал должен быть критичным – как в своих намерениях, так и в своей деятельности. В Советском союзе, как свидетельствуют архивы, те, кому было разрешено критиковать власть, имели согласие на эту критику, а значит, были зависимы от власти. Эта критика была лишь ширмой, которая усиливала систему. Критика коммунизма с предложением коммунизма с человеческим лицом – это тоже система. А когда система рухнула – произошел коллапс мировоззрения. И уровень доверия рухнул тоже.

И здесь я процитирую немецкого политолога Клауса фон Байме, который сказал, что с коллапсом советского тоталитаризма исчезли верховные руководителя, но к власти – продолжу его мысль я – не пришли диссиденты. По Байме, к власти пришли бывшие комсомольцы и среднее звено партии. Был Виктор Явлинский, который метко говорил о большом украинском компромиссе, который негласно заключили в 80-90-х годах, между старыми и новыми элитами, которые имели опыт советского бытия. За старой элитой осталась экономика, а новые элиты получили гуманитарную сферу. Это стало ловушкой, в которую мы возвращаемся постоянно. Следовательно, Советский Союз умер, но не был похоронен, потому что старые элиты остались у власти. Среднее звено постепенно стало олигархатом. Из прошлого оно принесло с собой очень интересные представления о власти. Во многом это объясняет наше бытие сейчас.

Власть для них – это призвание, толчок вперед, к светлому будущему. Впрочем, власть для них никогда не является служением. Второе понимание власти, которое они принесли, – это понимание власти как собственности, невозможно иметь одно, не имея другого. Это, кстати, древневосточное, ассирийское понимание. В Украине оно укоренилось, но все же не стало господствующим. Именно поэтому для Беларуси является удивительным опыт Украины.

Почему оно (такое представление о власти) не стало господствующим? Потому что номенклатура смогла лишь частично нейтрализовать опыт диссидентства. Церковь также имела важное влияние: она заставила и государство, и общество относиться к власти иначе, воспринимать ее не как Левиафана, а как институт, который работает для общества. Третий момент: большую роль в трансформации постсоветских элит сыграло то, что и в Советском союзе, несмотря на Щербицкого, было ощущение, что Украина – не Россия. А это, в свою очередь, было обусловлено четвертым фактором – Украина никогда не была изолированной, замкнутой. Связи с диаспорой демонстрировали возможность альтернативы и интеграции в западные интеллектуальные сети.

Последнее, что я хочу добавить: украинское общество учится практиковать две формы легитимности. Первая идет от признания. Многие политики любят на это ссылаться – мол, меня избрали на выборах, так что теперь я буду делать, что захочу, – но на этом легитимность не заканчивается. Еще в 20-30-х годах французские политологи утверждали, что власть не может основываться исключительно на признании. Она должна основывать легитимность на практике и соблюдении определенных ценностей. Выход – акцент на ценностях, акцент на практике. Я абсолютно согласен, что доверие возникает тогда, когда ценности совпадают с действительностью.

Андрей Гриценко, доктор экономических наук, заведующий отделом экономической теории Института экономики и прогнозирования.

Не со всем из сказанного я могу согласиться, но так и должно быть. Я бы назвал наш семинар постмодернистским, потому у нас не дискуссия, а дискурс. Дискурс – это когда мы берем предмет и движемся по нему назад, вперед, в стороны, воспроизводим интересные моменты, исследуем всесторонне. Но дискурс не имеет целью отыскать истину и воссоздать предмет как он есть, доверие как объективную реальность. Я умру – а доверие в обществе останется. Дискурс на это не нацелен, это культура постмодерна.

Мое выступление будет в научном стиле, я постараюсь восстановить доверие как некий предмет исследования. И начну все же с дискурсивных моментов. Приведу сравнение: доверие как воздух. Когда оно есть, мы его не замечаем. Когда же воздуха не хватает, мы это замечаем, потому что не можем дышать. Без доверия общество и человек разрушаются. Сейчас легко ответить на вопрос об уровне доверия: все это измеряется социологами. Семья и близкие, церковь, коллеги – такой топ доверия в обществе был до 2014 года. По последним данным центра Разумкова недоверие к государственной власти находится на уровне 70%.

Что значит доверять? Это сложное понятие. Не зная его структуры, я могу работать, как мы работаем – без знания реальности. А знание этого механизма дает возможность влиять на ситуацию. Можно говорить о различных формах доверия: готовность к доверию, одностороннее доверие (как у ребенка к взрослому), доверие, основанное на взаимозависимости.

В основе общества лежит совместно разделяемая деятельность. Все человеческие способности и мышление происходят из-за разделения деятельности. Вспомним о детях-маугли, которые взрослели вне общества. Нет в обществе ни одного явления, которое бы не имело взаимно сопоставленной природы. Даже этот семинар: кто-то говорит, а кто-то слушает. Деятельность разная, но она сопоставляется. Если бы она перестала сопоставляться, вы бы ушли из аудитории, а я бы продолжал говорить – и это уже не считалось бы нормальным.

Какова же структура доверия? Например, я кладу деньги на депозит в банк, имея какие-то ожидания от результатов этой операции. Именно соответствие моих ожиданий реальным действиям банка формирует мое доверие к нему. Если мои ожидания основаны на знании, они трансформируются в уверенность. Последнее, что превращает эти составляющие веры в доверие – это дезактуализация уверенности: доверять не через знания, а основываясь только на вере. Это и есть доверие – оно включает в себя все эти элементы.

Поэтому, если говорить о доверии научным языком, то это отношение к субъектам и институтам, которое выражает меру уверенности в соответствии их поведения представлениям об образе их действий, включенное через различные формы общественной разделенной деятельности в процесс достижения цели, без актуализации оснований такой уверенности. Или короче: доверие – это уверенность в соответствии действий субъекта их идеальному образу без актуализации такой уверенности.

Если внедрить в практику постоянный мониторинг доверия общества к органам власти, то когда доверие существенно снижается, представителей власти можно освобождать на основании утраты доверия. Тогда построение доверия стало бы актуальной практикой, а властные лица заботились бы о том, чтобы соответствовать ожиданиям избирателей.

***

Мероприятие было проведено Аналитическим центром УКУ в партнерстве с Международной ассоциацией гуманитариев при поддержке Международного фонда «Возрождение».

Панельная дискуссия «Пути укрепления доверия» состоялась в рамках семинара «Доверие, ответственность и социальная сплоченность в современной Украине: опыт и вызовы для страны и региона», который прошел 24-25 мая 2019 г. в Киеве. Тезисы дискуссии записала Катерина Глущенко, оригинал на украинском языке опубликован на сайте Аналитического центра Украинского католического университета.

“Летучий” также рекомендует:

Персоны:
Падзеі: