Пасля прэм’еры спектакля «Прымітывы», дзе Лятучы ўніверсітэт выступаў партнэрам, адбылася дыскусія з гледачамі і запрошанымі экспертамі. Падзяліўшыся ўражаннямі ад спектакля, удзельнікі дыскусіі абмеркавалі пытанні стаўлення грамадства да «іншасьці» у розныя гістарычныя эпохі ў розных сацыяльных умовах. Дыскусія закранула пытанні працы з дакументальнымі сведчаннямі, як інструментамі пераасэнсавання актуальных праблемы беларускага грамадства: талерантнасці, прадстаўленасці жаночых вобразаў у розных сферах і г.д .. Удзельнікі дыскусіі закранулі пытанні важнасці гісторыі штодзённасці і калектыўнай памяці (забывання), якія могуць даць імпульс да асэнсавання культурнага і гістарычнага кантэксту.
Таццяна Вадалажская: – Добры вечар! Мы зараз паспрабуем абмеркаваць спектакль, свае уражанні ад яго. Агулам, ўся гісторыя Алены Кіш, яна такая вельмі схаваная. Схаваная i ад культуры, I ад гісторыі. I ў нейкім сэнсе гэта была такая спроба інтэрпрэтацыі.
Калі спектакль яшчэ ствараўся, мы папрасілі людзей з розных сфераў дзейнасцi сказаць пра тое, якім чынам сягодня варта прачытваць гісторыю Алены Кіш, і вы бачылі на пачатку на экране адказы людзей розных прафессій. Дызайнеры, пісьменнікі, філосафы. Іх разважанні пра тое, як яны бачаць гэту гісторыю, гэты спектакль. I я б можа з гэтага і пачала. Зараз зачытаю яшчэ некалькі цытатаў, а людзі, якія перад вамі зараз сядяць, гэта тыя, хто прымаў удзел у апытанні: Ірына Саламаціна – грамадская актывістка, феміністка, якая стварае ініціятыву “Гендерны маршрут “. Эліна Шындлер, дызайнерка. Таццяна Кедрык, выкладчык гісторыі, культуролаг. Уладзімір Мацкевіч, філосаф. Рэжысёр Аляксандр Марчанка.
Цытаты (больш цытатаў з апытання) :
“Алена Киш в моем представлении, это персонаж, существующий в двух измерениях. С одной стороны, назовем ее внешней , — в абсолютной связке с деревней, заказчиками, а с другой стороны — внутренней, это человек, живший в параллельном мире. Интересно это противостояние.
Нет ли в этой истории параллелей с днем сегодняшним? В котором женщине по-прежнему приходится доказывать свое право видеть мир, заслуживающим внимания и имеющим шанс стать классикой через много лет”.
“Пра Алену Кіш можна разважаць ў двух перспектывах . Па-першае, ў кантэксце савецкай рэчаіснасці 30-40х гадоў, іх жорсткасці, драматызаванасці і пошука ратавання ў свеце фантазій.
Па – другое …
Творчасць Алены Кіш прыпадае на памежжа эпох. На пераход ад традыцыйнага грамадства да індустрыяльнага. Да таго ж… І для меня застаецца пытаннем, ці была у Алены Кіш мастацкая праграмма, ці усведамляла яна вартасць сваіх вобразаў . Ці гэта быў толькі звыклы шлях камунікацыі са сваімі аднавяскоўцамі праз звыклую мастацкую мову”.
Таццяна Вадалажская: – Я б хацела звярнуцца да тых , хто адгукнуўся на нашае пытанне. На ваш погляд, аб чым сеняшні спектакль, аб чым ен распавядае і якой мовай? Ці дае ён нам нейкую іншую перспектыву, ці вы убачылі штосці блізкае для сябе, ці можа далекае?
Ирина Соломатина : – То, что мне, очень понравилось, и спасибо большое за это, это документальная хроника свидетельств жизни Алёны. И то, чего мне немножко не хватило, это истории появления практики хождения и рисования дываноў. Не только Алена ходила и рисовала, эта практика была присуща Беларуси. Я знаю, что в Беларуси защищены кандидатские именно по этой практике, и, конечно, мне немножко не хватило цитирования самих работ на экране, потому что мне вот даже любопытно, а кто вообще видел ее работы? Она была уникальна тем, что рисовала всего лишь четыре сюжета, и она именно этим отличалась от всех остальных, в том числе и мужчин, которые ходили и рисовали такие дываны. И еще такой момент, для меня так интересно прозвучало… Парадокс показанного в том, что те, кто жили близко, не знали этой практики, или, может, не принимали, а с другой стороны — почему мы сегодня знаем об Алене Киш? Потому, что появился коллекционер, который восстановил ее работы, и сегодня они находится в частных коллекциях. И после этого ее стали коллекционировать и собирать. В свое время находились те же самые сельчане, которые хотели иметь ее работы у себя дома. Это парадокс самой практики. В 2002 году вышел такой календарь, который назывался “Женщины – творцы культуры”. Там была короткая заметка об Алене Киш, и ее практика сопоставлялась с другими. Есть такой сегодня уже классический труд Линды Нохлин, в которм она размышляет о том, почему не было известных художниц в истории искусства. Потому, что сами социальные рамки существования академии не позволяли женщинам остаться в истории, хотя даже при монастырях была масса женщин, которые анонимно расписывали алтари – т.е. практика присутствия женщин всегда была, другой вопрос, что имена этих женщин остались неприметными и неизвестными. И Алена Киш – это пример того, как быстро сменяются поколения и многие забывают: кто это, и что это?
Таццяна Кедрык: – Для мяне, як для чалавека, які займаецца вуснай гісторыяй, гэты спектакль перш за ўсё каштоўны тым, што дае голас эпохе, дае голас тым людзям, якія памятаюць, якія жылі тады. I так сама гэта ідэя, ну, ва усякім разе я яе так пачула: пра тое, што часта нашы стэрыатыпныя уяўленні пра беларускае грамадства як вельмі талерантнае да іншага, які б ён не быў , яно зусім не такое. Гэта не талерантнасць, а хутчэй абыякавасць: калі іншы табе не шкодзіць, то ты яго проста не заўважаешь. Вось гэтыя два аспекты былі для мяне важнымі ў спектаклі.
Эліна Шындлер – Ведаеце, что я хацела сказаць пра спектакль. Ну, па-першае, я чалавек так сама творчы, мастак. Что мяне здзіўляе у Алёне Кіш – гэта яе вера. Вера ў сваю творчасць, ў сілу сваёй творчасці. Я вось думаю, ці хапіла б у мяне сілы, веры ў сваю творчасць у час такой нястачы. Нават сёння я магчыма сумняюся, што у мяне хапіла б волі на такі крок, а ў яе яна была, і гэта здзіўляе. I мне не хапіла у спектаклі гэтай веры, веры жанчыны, што можна ісці не тое што супраць , можна ісці паралельна. І мне падалося спачатку, што кантэкст савецкай рэчаіснасці, гэта не тое, што бачыла яна ў сваім часе. Але потым, ўжо на прыканцы, я зразумела, што гэты кантэкст быў побач з ёй , а потым я зразумела, што гэты спектакль – негатыў фатаздымка, ён супрацьлеглы таму, што было ў яе рэчаіснасці, і таму ён дапамагае аднавіць вось тое, што яна бачыла. І калі я гэта пачынаю складваць, я пачынаю аднаўляць, што яна магла бачыць, ну тады гэты спектакль дапамагае мне гэта уявіць.
Владимир Мацкевич: – В 1940 году мою бабушку вместе с ее тремя детьми увозили из западной Беларуси в Казахстан – примерно таким же образом, как было рассказано в спектакле про выселенцев. Разрешили взять с собой одежду и еще что-то по мелочам. И она набрала радюшек. Это такое тканое покрывало из грубых ниток. Несколько таких покрывал я еще видел в деревнях . Эти радюшки помогли семье выжить, потому что они хорошо “шли”, они менялись на продовольствие. Так семья выжила.
Алена Киш погибла в 1949, я родился в 1956, всего лишь 7 лет прошло. Еще спустя 7 лет семья вернулась в Беларусь, я бывал в беларусских деревнях и видел дыванки на стенах в деревенских домах. Пацаном меня не особо привлекала эстетика этих дыванкоў, они были достаточно разнообразны, но и однообразны в то же время. Лебеди, горы, львы в том числе… Это были такие артельно-халтурные вещи. И вот то, что удалось разглядеть среди этого ширпотреба нечто оригинально звучащее, увидеть в этом искусство с особым, наверное, названием – примитивное искусство, народный быт, жизни людей, которые не так уж далеко от нас отстоят, – это очень важно. Очень трудно, даже если ты родился через 7 лет после всех этих событий, это увидеть, прочувствовать. А это нужно делать, потому, что это не просто всплеск какой-то, это не случайное явление, за этим стоит традиция, очень плохо просматриваемая и мало кому известная, потому, что ее никто не изучал, специально этим не занимался. Вот представим себе, что мы попадаем в какую- нибудь деревню, Романово или Грозово. И имеем возможность пройти по хатам, где живут эти люди. И могли бы теоретически увидеть один из дыванкоў Алены Киш. А что бы мы еще там увидели? Я теперь уже про спектакль, а не про заочную героиню этого спектакля, которая так и не появилась на этой сцене, и даже ни одного ее произведения не появилось. Мы бы увидели в этих домах грамофон. И это не экзотика, это обычная вещь в этих домах. Наверняка не каждый житель этих деревень держал в доме бинокль, но он встречался в этих домах. Обычные вечеринки, не праздничные, а просто — зашли в гости люди, и кто-то достаёт скрипку, играет на скрипке… И вот эта вот, забитая, как мы привыкли думать, беларусская деревня , в которой живет хлопчик, и он ведёт дневник. Никому не известный, такой же примерно типаж, как и Алена, только не умеющий рисовать, а если и умеющий, то это вызывает усмешки. Но зато он ведет дневник, читает… Очень странная жизнь, в которой одновременно ходят на собрания, где избирают оценочную коммисию по кормам, или по обобществлению скота, потом еловек идут в церковь и украшает там что-то к Пасхе, – вот такой микс традиций, инноваций, продуктов промышленного производства и свиней, которые живут в доме… Мы можем представить себе такую жизнь? А наши бабушки так жили. И передали нам какой-то дух этой жизни. Микс из глобализации в виде биноклей и грамофонов, аутентики в виде бытовых вещей – и вот этот лучик необычного, наивного, но в то же время светлого искусства, которое позволяет в в тяжелой жизни отвлечся от ее тягот, просто кинув взгляд на райский дыванок. И нельзя сказать, что эстетика такого крестьянского быта, такой жизни может завораживать или привлекать, что можно хотеть жить такой жизнью. Но кого-то это может заинтересовать, и кто-то может это изобразить в романах, запечатлеть на фотографиях. Об этом можно рассказать. И для этого каждый выбирает свой жанр. Дневник, стихотворение, поэма, фотография, рисунок. А мы сегодня видели спектакль. Я когда слышал о подготовке этого спектакля, о поисках артефактов жизни Алены Киш, поиске денег на реставрацию ковров, которые могут погибнуть, я думал, что это будет агитка, нечто рассудочное, может быть даже с картинками, я ожидал увидеть картинки, но я увидел синтетического жанра спектакль, в котором есть что-то от музея, что-то от эпоса. Спасибо, вам удалось сыграть на единственной струне моей души.
Таццяна Вадалажская: – Праблема, якая узнікае ў гэтым спектакле с Аленай Кіш, гэта пытанне: што яна сёння для нас? Не для ўсяго беларускага народа, а для кожнага асобна, і з чым мы можам выбудаваць ідэнтычнасць? З абставінамі, ці з чымсці яшчэ, і вось мне падаецца, што, гэты спектакль дае шмат такіх кропак, дзе можна выбудаваць, кожнаму сваё. А зараз я хачу запытацца у Аляксандра – чаму ж не была ні воднай маляванкі, ні разу не з’явілася Кіш у спектакле, i як можна было паставіць спектакль пра Алену Кіш такім чынам.
Александр Марченко: – Хотелось бы зацепиться за первую часть вопроса о том, что есть необходимость выстроить отношения с Алёной Киш и не просто с художницей, а со значимой персоной того, что является частью моего наследия. Я буду говорить о себе, так как не скромно говорить за весь народ, за нацию, поэтому – мое наследие. Беларусская художница Алена Киш – это мое наследие и я пытался выяснить, какие у меня с ним отношения. Этот вопрос и инициировал все то, что в конечном итоге мы зрителю предъявили. Да, наверное, большинство людей, которые находятся сегодня в зале, какие-либо отношения с ней имеют. Но для меняя два года назад это было табула раса, я знал только факты. Вот энциклопедия, Пиросмани, Руссо, Киш, дываны-маляванкi, которые есть в Интернете. И моё путешествие к сегодняшнему дню началось благодаря интересу и переживанию за судьбу художницы, которым со мной поделилась другая художница, Анна Балаш. И чем дальше мы продвигались, тем больше я понимал, что ее нет. Ну ее правда нет, вот где она, Алена Киш? Где она сегодня? Она в музее, скрученная в рулонах, и если вдруг кому-то захочется прикоснуться к живой энергии художницы, которая оставила нам ее в виде своих произведений, это будет не возможно.
Хотя при всем при этом, все то, что является контекстом ее жизни, 30е-40е, коллективизация и все прочее, в любой каннотации положительной или отрицательной, оно звучит ярче, оно звучит выпукло, оно у нас у всех есть. У нас есть отношения с этим. Вот такие размышления легли в основу той формы, которую вы сегодня увидели.
Елена Мальчевская , театральный критик: – Я бы хотела сказать про то, что мне кажется не очень верным утверждать, что мы сегодня не видели ни одной работы Алены Киш. Когда мы входили в зал, все сотрудники “Арткорпорейшн” стояли в платках с принтами А.Киш. Это кажется очень важным в контексте нашего разговора – о том, как мы сегодня соприкасаемся с наследием, и эти платки сегодня может быть единственный момент, когда можно соприкоснуться с энергией, их сегодня можно увидеть в городе, не знаю, все ли этот контекст считывают или не считывают, но тем не менее, мне тоже кажется это важным.
Андрей Басалыга: – Добрый вечер! Я, наверно, единственный человек, который каждый день живет с Аленой Киш, я сын Владимира Басалыга, и когда у нас появиля ребёнок, папа подарил мне два ковра, которые я выбрал, и вот они у меня дома висят. То есть для меня это реальность, в которой мы живём каждый день. Я, посмотрев спектакль, могу сказать, что он не про Алёну Киш, он про время, и мысль такая родилась, что времена вроде бы меняются, но остаются теми же самыми. Художник не стал центром внимания, он как и был человеком без имени, так и остался. Он не востребован зрителем. Я наблюдаю реакцию людей, которые появляются у меня дома. Она у нас на самом видном месте висит на всю стену, нельзя не заметить – никак не реагируют, никак! Вот он есть , и его нету. Стена! Как не было заметно тогда, так и сейчас. И я понимаю, почему не было Алены Киш на сценее, и я разделяю мнение, что ее и нету. А по поводу того, кака ее экспонируют. Два года назад была выставка, и я дал эти два ковра своих в могилёвский музей, вернули мне их с дырами. И это отношение музейных работников.
Ковры сейчас скрученные в заславском музее, папа туда их продал, потому, что больше никто не хотел покупать, а он понимал, что это наследие должно быть в музее. И, конечно, спектакль правильно построен, что ее тут нету. Я думаю, что время еще не пришло для этого автора и вообще для художника. Нету пока, не вижу я этого места. Настоящее искусство пока не востребовано.
Анна Балаш: – На самом деле это очень печальная история. Мне хотелось привлечь внимание всех, кто слышит. Два ковра из тех, что лежат в заславском музее – реально погибают, на их реставрацию нужно 19-20 тысяч долларов в эквиваленте, так оценил музей, таких денег нет вообще. Когда наша инициативная группа, после Аспен-семинара пошла к директору музея, он с удивлением узнал, что у него есть эти ковры. Потом, когда мы пошли в минкульт, замминистра Карачевская сказала: “Я так люблю Киш, я выросла на ней, но министерство культуры не имеет к ней никакого отношения. Это собственность заславского райсполкома, идите к ним, и если они что-то сделают, им дадут премию “За духовное возрождение”.
Меня душит отчаяние, а вслед за ним наступит, наверное, безразличие.
Ирина Соломатина: – После того, как Алена Киш попала в энциклопедию наивного искусства, после мирового признания, она могла бы стать брендом для страны, но для этого надо чтобы так сложились обстоятельсва, чтобы местные структуры сказали: да, это наша фигура, мы можем на нее поставить. Это сложно сделать не только из-за времени, в котором она жила, но и из-за внутренних сил. Многие женщины, которые много сделали для Беларуси… Знаете, есть такая Палута Бодунова, подпись которой стоит на статусе независимости БНР, про нее тоже мало кто знает, к сожалению. Есть такие фигуры , не понятно, как можно про них забыть…
Да, к нашим чиновникам вряд ли стоит обращаться. У нас очень забюрократизированное государство, и очень инертные творческие союзы. Но, мне кажется, что если делать какие-то альтернативные продукты, те же платки, ставить спектакли, чаще об этом говорить – это маленькие шаги , которые дают возможность цитировать вот этих женщин, которых сегодня очень сложно вернуть в историю. Но все мы можем что-то сделать.
Елена Тонкачева: – Спасибо за то удовольствие, которое я получила. Есть много материала для осмысления. Мне время нужно для этого.
Самое важное в этой истории для меня вот что. Аня Балаш сказала, что есть совершенно ясная ситуация, конкретная проблема и похоже, спектакль задумывался в том числе для того, чтобы с этим очень конкретным персонажем Аленой Киш и ее работами что-то сделать. Может, это не очень громко, не плакатно. Вам спасибо за ваш шаг, за ваш ход .
Людмила Саенкова, киновед: – Мне очень понравился ваш спектакль. Он такой лаконичный и в то же время ёмкий, так много сказано всего. Я благодарна Алексею Андрееву, автору пьесы, Анне Балаш. Я благодарна всем. Это спектакль и об Ален Киш, о ее судьбе, о том, что этот ангел спустился на землю и ее не заметили. Этот спектакль и про нас и про время. И про нас сегодняшнях. Есть это в нашем менталитете: мы не замечаем и так легко разбрасываемся своими ценностями. Легко говорить о Шагале – наш,наш,наш. Нашим он стал, когда уже все о нем заговорили. Это про нашу среду, где доминантой есть ценности толпы, идеологем, но нет доминанты очень важной художественной и человеческой ценности. А вот Киш воплощала своим творчеством эти ценности. И я рада, что есть этот спектакль, есть фильм Галины Адамович и, может так по крупицам наша колыбель будет раскачиваться и в каком-то времени прозвучит.
Таццяна Вадалажская: – Мы вось зараз абмяркоўвалі, што Алена Кіш можа стаць брендом. Ну, вось калі давесці ўсім, што гэта “нашае ўсё” і надрукаваць на кубачках і гэтак далей. Але рэальнае пытанне: ці сёняшнія мы счытваем і разумеем гэтае мастацтва? Вось распавядалі пра тое, што людзі бачаць дываны Алены Кіш і яны ім нічога не кажуць, і у спектакле Таццяна Бембель казала пра тое, што той культурны пласт, тая культура, дзе гэта счытвалася і было блізкім, яна сышла. Што мы аднаўляем? Памяць, годнасць, веды пра тое, што гэта прыгожа, ці рэальнае разуменне прыгожага?
Людмила Саенкова: – Климт погиб, когда его на кружечках стали тиражировать. Мы сейчас про другое как мне кажется говорим, про то, что важно, чтобы она стала нашей общей культурной ценностью.
Эліна Шындлер . – Пра актуальнасць творчасці Алены Кіш ў сёняшнім кантэксте. Я напрыклад, калі рыхтавалася да сеняшняй сустрэчы , трошачкі аднавіла інфармацію, пацiкавiлася, што пішуць, які аб’ём інфармацыі, і паспрабавала зрабіць нават нейкі мастацкі аналіз яе твораў. Я убачыла праз гэты аналіз і сёняшнюю актуальнасць.
Па – першае, я бачу каштоўнасці . Асноўныя каштоўнасці традыцыйнага грамадства.
Што было каштоўным для беларускага грамадства? Гэта нараджэнне, сустрэча каханага чалавека, вяселле і смерць чалавека. У прынцыпе, гэта асноўныя падзеі жыццевыя, на якія, скажам так, рабіліся акцэнты у традыцыі. Тое самае і тут , мне здаецца, што гэтыя сюжэты ёсць адлюстраванне гэтых галоўных падзей.
Дзева на водах , там дзе яна разгортвае камышы, гэта яе уваход у гэты свет, у гэту рэчаіснасць.
Другі сюжэт , ліст да каханага, там дзе ёсць дом, дзе ёсць сям’я, чалавек, з якім яна будуе сям’ю, гэта вяселле.
Трэці сюжэт, калі чалавек уваходзіць у рай, так сама са сваім каханым абавязкова.
Мне падалося, што мы падсвядома счытваем гэтую сімволіку, якая закладзеная ў гэтых сюжэтах і таму звяртаемся да гэтых твораў і адчуваем іх актуальнасць, бо яны заўжды спаталяюць духоўны голад. У 30-40 гады, калі гэта было вельмі запатрабавана, людзі адчувалі гэты стрыжань, за які можна трымацца. Людзям падсвядома падабаліся гэтыя творы, бо там яны знаходзілі спаталенне гэтай пустэчы, якая ў тыя гады існавала. Сёння, магчыма, тое самае. Мы намагаемся расшыфраваць, адкрыць яе творчасць. І ў гэтым я бачу актуальнасць, бо гэтыя традыцыйныя каштоўнасці, яны пазачасавыя, яны існуюць незалежна ад нас. І я думаю, што заўжды будуць людзі, якія будуць звяртацца да творчасці Алёны.
Владимир Мацкевич: – Вот немного другая нотка. Давайте не будем преувеличивать все-таки исторического значения Алены Киш. Потому что это всё-таки народное искусство, это народный гений, и даже в этом смысле Дроздович и Чюрлёнис немного другое явление. Да, параллель с Пиросмани, который тоже рисовал на клеёнках за стакан вина и еду, это ближе. И в этом смысле, как грузины с юмором к этому относятся, так и мы давайте и мы на это посмотрим. А каков эквивалент сегодня мешка картошки? Сколько сегодня творческих работников работает за мешок картошки? И сколько мы сегодня даём людям искусства, которые немного связывают нас с вечностью, связывают нас с человечеством, порой ничего за это не имея, кроме одного мешка картошки, который мы им за это готовы дать. В этом смысле, времена вроде бы меняются, но все остаётся, как и было. Да, изменилась некая материальная составляющая, но мы живем примерно так же. Нам надо закрыть дырку в стене, и почему бы не заказать проходящей, сумасшедшей в глазах окружающих жителей девушки в пёстрой юбке из заплаток, чтобы она вот тут за еду, сделала, что-то приятное для глаз, чтобы мы закрыли дырку в стене.
Мы относимся к этому примерно таким образом, и в этом смысле, кроме творческого наследия Алёны Киш, есть ещё наше отношение к творчеству и творческим людям. А с другой стороны, это веселая девка, которая ходила по деревням, делала с удовольствием работу за еду и за добавленную стоимость, чтобы покормить семью в то время, когда отбирали скот, высылали в Сибирь. И она пела песни, с удовольствием делая свою работу. Сегодня по Беларуси, по деревням, городкам, местечкам бродят, наверное, не меньше таких людей.
Мы когда-то делали экспедиции по малым городам Беларуси. Цель – поиск чудаков. На таких чудаках держится мир, к сожалению, не наш, беларусский, потому что мы засовываем это в хранилища заславского музея, думаем про то, как это монетизировать, если это монетизируется, думаем о том, почему мы не хуже других народов. У грузин есть Пиросмани, а у нас Киш.
Ирина Соломатина: – Исследователи, которые изучают дываны, отмечают еще одну особенность. Дываны имели прикладной характер. Их вешали в спальни, над кроватью, чтобы защититься от холода, а дываны Киш вешали в комнатах, где собирались люди, компании. Этим она отличалась. Не она одна ходила. Но ее выбирали за особый настрой и особую презентацию мира. В этом смысле она была, как и Пиросмани, очень узнаваема. С другой стороны, для меня, например, разница между наследием, которое остаётся через цитирование, необязательно на кружках, позволяет существовать тому, что было раньше и каким-то образом всё время рефлексировать, на сколько нам сегодня это нужно.
Владимир Мацкевич: – Ещё один момент. С Еленой Тонкачёвой мы однажды оказались в Ереване. Она меня затащила в музей Параджанова. Еще один персонаж, который из мусора создавал произведения искусства. Искусство прорастает из такого сора и в самых неожиданных местах, что единственное за что мы должны цепляться, это и за активность Анны Балаш, и за то, как Саша Марченко нам это сегодня подаёт, и за магнитики , наверное в том числе,- чтобы это искусство хоть как-то ценить, чтобы чуть- чуть большей была добавочная стоимость, кроме мешка картошки.