Принято считать, что инновации по умолчанию приносят пользу, а в прогрессе заинтересован каждый из нас. Ученые Эндрю Рассел из Политехнического института SUNY и Ли Винсел из Технологического института Стивенса убеждены, что инновации — это просто пустой модный лозунг. Предлагаем вашему вниманию фрагменты их статьи для Aeon, которую T&P перевели на русский язык.
Стремление к инновациям является доминирующей идеологией нашей эпохи, которую исповедуют в американской Силиконовой долине, на Уолл-стрит и в кругах вашингтонской политической элиты. Но в той же мере, в какой гонка инноваций вдохновила технологов и капиталистов, она спровоцировала шквал критики против популяризаторов, которых подозревают в переоценке значимости этого явления. Последствия инноваций, по мнению критиков, имеют гораздо большее значение. Техническое обслуживание и ремонт, строительство инфраструктур, а также ежедневный труд по поддержанию их функционирования и эффективности попросту оказывает больше влияния на повседневную жизнь людей, чем подавляющая часть инноваций.
Судьбы народов по обе стороны «железного занавеса» ярко демонстрируют первопричины становления «инноваций» как модного лозунга и организующей концепции. На протяжении XX века открытые общества, поддерживающие многообразие, новшества и прогресс, функционировали лучше, чем закрытые общества, придерживающиеся однообразия и порядка.
В конце 60-х годов, после начала войны во Вьетнаме, вследствие экологической деградации, после убийств Кеннеди и Кинга и на фоне других социальных и экономических потрясений людям становилось все сложнее сохранять веру в моральный и социальный прогресс. И место «прогресса» заняли «инновации» — нейтральная с моральной точки зрения концепция. Она обеспечила возможность преклоняться перед достижениями эпохи высоких технологий без необходимости ждать от них больших моральных и социальных улучшений.
Еще до того, как мечты «новых левых» развеялись после массовых убийств во вьетнамской общине Милай и трагических событий в Альтамонте, экономисты уже обратились к технологиям как к объяснению предпосылок экономического роста и высокого уровня жизни в капиталистических демократиях. С конца 50-х годов виднейшие экономисты Роберт Солоу и Кеннет Эрроу утверждали, что традиционные объяснения — например, изменения условий образования и средств производства — не могли приводить к значительным скачкам роста экономики. Они выдвигали гипотезу о том, что скрытым решающим фактором являлись технологические изменения. Их открытие полностью укладывалось в картину всех технических чудес — последствий Второй мировой войны, холодной войны, ажиотажа вокруг науки и технологий после запуска «Спутника-1» и послевоенных представлений о материальном благополучии.
Новый важный труд Роберта Гордона «Взлет и падение американского экономического роста» предлагает наиболее исчерпывающую историю этого золотого периода в экономике США. Как объясняет Гордон, между 1870 и 1940 годом Соединенные Штаты пережили беспрецедентный и, вероятно, неповторимый период экономического роста. […]
Однако обеспечивать быстрое развитие новых отраслей стало проблематично, когда в Соединенных Штатах начался кризисный период 1970-х и начала 1980-х. Целые секторы экономики, к примеру автомобильная промышленность, резко пошли на спад. Родился новый термин — «инновационная политика», призванный стимулировать экономический рост, способствуя технологическим изменениям, особенно в условиях международной экономической конкуренции со стороны Японии. Силиконовая долина — термин, который только появился в конце 1970-х годов — за это время стала образцом инноваций.
К началу 1980-х рынок начали заполнять книги, описывающие Силиконовую долину как место практически магической технологической уникальности. Инновационная политика все больше фокусировалась на «региональных инновационных системах» и «инновационных кластерах». Везде существовала потенциально следующая Силиконовая долина X. Тема локальности инноваций достигла апофеоза в книге Ричарда Флориды 2002 года «Креативный класс», в которой утверждалось, что некоторые районы страны процветали, превращаясь в излюбленные места для жизни креативных программистов, любителей гранолы и горного велоспорта. В книге сильно идеализировалась Силиконовая долина, а слово «инновация» использовалось более 90 раз.
В 1990-е годы ученые и поп-аудитория вновь открыли для себя работу Йозефа Шумпетера. Шумпетер был австрийским экономистом, который отстаивал концепцию инноваций и родственный ей термин «предпринимательство». Шумпетер представил экономический рост и изменения в капитализме как «шторм креативной разрушительной силы», в котором старые технологии и бизнес-практики выходят из моды или полностью уничтожаются новыми. Неошумпетерианская мысль иногда приводила к избытку сомнительных учений и несуразных мнений. […]
На рубеже нового тысячелетия в мире бизнеса и технологий инновации превратились в эротический фетиш. Армии молодых технологических гениев стремились к роли новаторов. Стремление к прорыву в погоне за инновациями вытеснило политику, одинаково привлекая как либералов, так и консерваторов. Консервативные политики могли вытягивать правительственные средства и снижать налоги под лозунгом стимулирования предпринимательства, в то время как либералы могли создавать новые программы для финансирования исследований. Концепция была достаточно расплывчатой, чтобы делать практически все что угодно, прикрываясь ею, и не чувствовать ни малейшего внутреннего конфликта, просто повторяя мантру: «Инновации! Предпринимательство!»
Однако спустя несколько лет поднялась волна инакомыслия. В резком эссе под названием «Инновации — это новый черный», опубликованном в журнале Design Observer в 2005 году, Майкл Бейрут сокрушался из-за «инновационной мании, или по крайней мере бесконечного повторения слова «инновации». Вскоре даже в деловых изданиях стал подниматься вопрос его смысла. В издании The Economist отмечали, что китайские чиновники превратили инновации в «национальный лозунг», при этом самодовольно напоминали, что китайская система образования «имеет конформистский характер и мало способствует развитию независимого мышления», а новые громкие заявления китайской Коммунистической партии «тонут в мути риторики». Позднее в том же году издание Businessweek предупредило: «Инновациям» грозит серьезная опасность превратиться в последний избитый термин. Мы в Bussinessweek трудимся над этим». А в последний день 2008 года в этом же издании критик в сфере дизайна Брюс Нуссбаум вернулся к теме, заявив, что «инновации» умерли в 2008 году, уничтоженные чрезмерным использованием, злоупотреблением, узостью интерпретаций, инкрементализмом и невозможностью дальнейшего развития… В конце концов, «инновация» оказалась слабой тактикой и стратегией в свете экономических и социальных потрясений».
В 2012 году даже Wall Street Journal выступил с жесткой критикой инноваций, отметив, что «термин начал утрачивать смысл». На тот момент журнал насчитал «более 250 книг со словом «инновации» в заголовке — опубликованных за последние три месяца». Профессиональный консультант по инновациям, давший интервью изданию, советовал своим клиентам запретить использование этого слова в своих компаниях. Он сказал, что им просто «прикрывают отсутствие содержания».
[…]
Путь трансформации понятия «инновации» от основополагающей ценностной системы до лозунга антиутопических обществ на определенном уровне совсем не удивителен. Существует шаблонный сценарий: термин получает популярность, потому что он резонирует с духом времени, достигает статуса модного слогана, а затем обесценивается вследствие чрезмерного использования. В настоящий момент эта формула привела к вопросу: теперь, когда «инновации» были разоблачены как спекуляция, можно ли лучше сформулировать отношения между обществом и технологиями?
Есть три основных способа ответить на этот вопрос. Во-первых, крайне важно понимать, что технология — это не инновация. Инновации — это лишь малая часть того, что происходит с технологиями. Такое помешательство на новшествах неуместно, поскольку оно не учитывает, как широко применяются технологии, и затеняет тот факт, что многие вещи вокруг нас созданы довольно давно. В своей книге «Шок древнего» 2007 года историк Дэвид Эджертон исследует технологии в использовании. Он обнаруживает, что повсеместно распространенные предметы, такие как электрический вентилятор и многие части автомобиля, практически не видоизменились за сто лет и даже больше. Если взглянуть шире, то можно найти истории с очень разными географическими, хронологическими и социологическими особенностями. В центре историй об инновациях обычно состоятельные белые парни, сидящие в гаражах в небольшой Калифорнии, хотя жители всего «глобального юга» тоже пользуются технологиями. Какими? Откуда они берутся? Как они производятся, используются, ремонтируются? Да, не имеющие аналогов изобретения интересуют привилегированные группы людей и могут приносить огромную прибыль. Но самые выдающиеся истории изобретательности, усилий и старания, которые связывают человека с технологиями, существуют параллельно с устаревающими байками об изобретениях и инновациях.
Во-вторых, отвлекаясь от инноваций, мы можем признать существенную роль базовых инфраструктур. «Инфраструктура» — это самый немодный термин, такое слово, которое уже давно исчезло бы из нашего лексикона, если бы не определяло нечто, имеющее огромное общественное значение. Примечательно, что в 2015 году об инфраструктуре во многих сферах американской жизни заговорили как о первостепенном явлении. […]
Лучшие из дискуссий об инфраструктуре уходят от узких технических вопросов и затрагивают глубокую моральную составляющую. Инфраструктурные проблемы — крушения поездов, разрушение мостов, наводнения в городах и т. д. — являются проявлениями и символами разлаженной политической системы Америки, ее изношенной структуры социальной защиты, а также ее постоянного стремления к ярким глянцевым тривиальным вещам. Но в особенности в некоторых уголках научного мира внимание к материальным структурам повседневной жизни может принимать странную форму, как, например, в работе, в которой материальные вещи наделяются посреднической функцией или которая преподносит идею потребительского фетишизма как высококультурную теорию, ловкий маркетинг и дизайн. […]
В-третьих, заострение внимания на инфраструктуре или на старых, давно существующих вещах, а не на чем-то новом напоминает нам о главенствующей роли работы, направленной на сохранение всего мира. Несмотря на бесконечные фантазии об автоматизации всего на свете и о том, что в работе больше нет необходимости, неотъемлемой частью нашей индустриальной цивилизации является труд, который в основном выходит далеко за рамки инноваций. Изобретатели и новаторы — это только небольшая часть, возможно, около одного процента всей рабочей силы. Если нужно, чтобы гаджеты приносили прибыль, корпорациям не обойтись без людей для их производства, продажи и распространения. Другой важный аспект технологического труда возникает, когда люди действительно используют продукт. В некоторых случаях пользователь может быть таким же, как и вы, человеком за компьютером, но в других случаях конечными пользователями являются институции: компании, правительства или университеты, которые ведут борьбу за то, чтобы технологии работали так, как их создатели и производители никогда не могли себе представить.
Наиболее недооцененными формами технологического труда являются самые рядовые — ремонт и поддержка технологий, которые уже существуют и были «инновационными» в далеком прошлом. Это смещение акцентов подразумевает фиксацию внимания на постоянных процессах энтропии и бездействия, которую исследователь медиа Стивен Джексон называет «мышлением разрушающегося мира» (broken world thinking), а также на работе, которую мы проделываем для того, чтобы замедлять или останавливать эти процессы, а не вводить в обиход новшества. […]
Мы можем думать о труде по поддержанию жизнедеятельности и ремонту как об обслуживающем техническом персонале, чья работа гарантирует обычное существование, а не привносит новшества. Краткий анализ показывает, что большая часть человеческого труда — от стирки и вывоза мусора до уборки и приготовления пищи — относится к этой разновидности: хозяйственное содержание. […]
Необходимо срочно сделать более честным и открытым наше отношение к машинам и к самим себе. Но прежде всего внимание к техническому персоналу подразумевает переход от модных слов к сути и от средств — к целям. С точки зрения формальных экономических терминов «инновация» значит внедрение новых вещей и методов. Этот термин абсолютно не учитывает, хороши ли они. Например, крэк был высокоинновационным продуктом в 1980-х годах и спровоцировал огромную волну предпринимательства (под названием «дилерство»), принося значительные доходы. Инновации! Предпринимательство! Возможно, этот довод циничен, но он обращает нас к извращенной реальности: современный дискурс рассматривает инновации как изначально положительную ценность, но они таковой не являются.
Целые общества стали говорить об инновациях так, как если бы это были неотъемлемые ценности, как и любовь, братство, храбрость, красота, достоинство или ответственность. Сторонники инноваций поклоняются переменам, но редко спрашивают: кому это выгодно? с какой целью? Переориентация на техническое обслуживание дает возможность задаться вопросом о том, чего мы действительно хотим от технологий. О чем мы на самом деле заботимся? В каком обществе мы хотим жить? Поможет ли нам это достигнуть поставленных целей? Мы должны перейти от средств, в том числе технологий, которые используем ежедневно, к результатам, включая многие виды социально полезной деятельности и усовершенствований, которые могут предложить технологии. Человечество, живущее в условиях растущего неравноправия и страхов, было бы благодарно.
Полная версия на русском языке: Технологическое рабство: почему одержимость инновациями отвлекает человечество от реальных проблем