Тарас Возняк – украинский культуролог, политолог. Оригинал статьи «Гібридність в часи постправди» опубликован в Независимом культурологическом журнале «Ї». Перевод на русский язык – редакции «Летучего».
В последнее время модным стало слово «гибридность». Его с важным видом применяют кому как вздумается. Однако, на мой взгляд, учитывая серьезность мировой геополитической ситуации, которую будто детерминирует эта гибридность, стоило бы немного над ней подумать.
Итак, что такое гибридность?
Для меня очевидно, что гибридность – это не только скрещивание чего-то с чем-то, как это обычно определяется, но и его результат – гибрид. А гибрид – это (от лат. Hybrida – помесь) результат естественного или искусственного скрещивания между двумя организмами разных таксонов. Причем скрещивание, по Менделю (Gregor Johann Mendel, 1822-1884), может дать не один результат, а целый набор результатов. Поэтому результатом гибридизации всегда является множественность.
Но оставим ботанику. О какой множественности или множестве может идти речь, если мы будем вести речь о мировой геополитической ситуации и информационной войне, которая является едва ли не главным ее инструментом?
В аспекте информационной войны главным полем противостояния является борьба за определение того, что является правдой, и кто, соответственно, является правым.
Таким образом гибридизация имеет своим результатом расщепление правды относительно чего-то, или, если взять шире, истины: кто обстреливал, обстреливал ли, чем обстреливал и т.д. Кто совершил химическую атаку в Сирии, чем совершил, и совершил ли, или, может, сирийцы сами себя отравили…
Поэтому в аспекте информационной войны мы имеем дело с гибридизацией правды, ее расщеплением на множество истин.
Однако все было бы ничего, и могло бы оставаться общетеоретическими соображениями, если бы за этим не было десятков или сотен отравленных зарином женщин и детей.
Поэтому множественность правд/истин, от которых никто не хочет отступиться, – более того, сознательно творит эту множественность, чтобы скрыть простую ужасную правду, – имеет своим следствием множественность стратегий, которые выстраиваются в соответствии с этими заявленными правдами/истинами.
А множественность стратегий имеет своим следствием и множественность технологий решения каждой из заявленных коллизий.
В свою очередь такое расщепление правды/истины в пучок правд/истин, разбегающихся во все стороны, открывает поле для релятивизации, обесценения правды/истины, а соответственно и для оправдания любых стратегий или тактик.
Таким образом релятивизация правды/истины открывает поле возможностей для легитимизации цинизма как единственно сенсорного философского подхода к решению всех коллизий.
С другой стороны, такая релятивизация правды/истины на самом деле говорит, что правда/истина на самом деле не существует.
То есть здесь речь идет не о правде/истине, а об убеждении, что дела идут так или иначе. Причем это убеждение каждый выстраивает, опираясь исключительно на свой интерес.
Поэтому следующим шагом после релятивизации правды/истины стала приватизация этой правды/истины – правдой/истиной в таком экранизированном, постмодерном мире стало то, что, скажем, Путин определил как правду/истину исходя из своих интересов.
Благо, что сегодня такой репродуктор гибридизированных правд/истин имеет в своих руках множество современных средств распространения «не благой вести» – Интернет, социальные сети, телевидение, радио. Вскоре речь пойдет о вживленных чипах или чем-то подобном и следующие путины станут еще более могущественными.
Такие истины-от-путиных станут доминирующими. Какие политические или общественные последствия это будет иметь, можно только догадываться.
Итак, основой современной гибридизации политических технологий или тактик является не теория гибридных войн, а постмодернистская релятивизация правды/истины, которой еще лет десять назад мы так радовались.
Мы тогда не понимали, что гибридизация войн во всех их аспектах является лишь следствием постмодернистской релятивизации правды/истины. То есть профанации ответа на простой вопрос – какова правда/истина? Вспомним Пилатово: «Что есть истина?» – не был ли он первым если не постмодернистом, то по крайней мере релятивистом? Тогда как Иешуа га-Ноцри (הנוצרי ישוע), вне всякого сомнения, был модернистом, хотя не первым, и не последним к счастью. Для га-Ноцри правда/истина несомненно была, и была единственной.
Но что сделало возможным такое расщепление, релятивизацию, а также приватизацию правды/истины? Почему мы именно сейчас имеем дело с таким расщепленным, релятивизованным миром?
А потому, что распалась связь правды/истины с тем, что является ее основой. В результате, отсеченная от своих корней, она увяла. Появилась возможность подменять ее какими-то суррогатами, которые лишь отдаленно ее напоминают.
Она потеряла силу, императивность, стала необязательной. Исчезла ее здесь-присущесть. По сути, сущностная правда/истина умерла. А правда/истина, не обладающая этой императивностью, истиной в строгом смысле слова не является. Это чья-то точка зрения, мнение, δόξα[1].
Но как древнегреческая открытая, императивная и обязательная αλήθεια[2] превратилась в необязательную, факультативную δόξα?
То есть, как умирает открытость истины, как императивная истина закрывается для человека, и он начинает скользить по поверхности сокрытого, довольствуясь фантомами своего же сознания – δόξα-ми?..
Как умирает, закрывается источник истины, который, на мой взгляд, является метафизическим – тем, что «над» или «за» физикой – τά μετά τά φυσικά[3]?
Почему умерли правды старого эллинского мира? В тогдашнем дискурсе – почему умерли боги эллинов и римлян?
Почему где-то примерно с XV столетия умирает живая правда/истина христианской цивилизации?
Возможно, я употребил слишком резкое определение «умирает», может, разумнее было бы воспользоваться более деликатными терминами – трансформируется, развивается, эволюционирует…
И действительно, возможно новыми правдами/истинами является светский консенсус относительно прав человека, экологического мышления, философии охраны прав животных и т.д.? Многие убеждены, что именно так и есть. Христианство превращается в светскую этику, консенсус, который не имеет укоренения в чем бы то ни было вне этого мира, в τά μετά τά φυσικά.
Ведь этот светский консенсус ни в малейшей мере не укоренен в этой τά μετά τά φυσικά как культ Диониса, иудаизм, христианство или ислам.
Но может ли быть δόξα светского консенсуса императивной, так, как императивной является αλήθεια/правда/истина/догма, которая коренится в τά μετά τά φυσικά? Очевидно, что нет. Δόξα не держит человека при себе, она его отпускает. Тогда как открытая для нас αλήθεια не оставляет ни одного поля для двусмысленности.
Так, постмодернизм является переходом от метафизической истины, истины императивной и единой к светской договоренности – «истине», которая является результатом договаривания, компромисса, или произвола, которая по сути не является императивной – то есть по сути не-истиной.
Кажется, переход от модерна к постмодерну, который мы наблюдаем, является переходом от догмы правды/истины к консенсусу. И эта множественность и необязательность консенсусов имеет результатом размывание позиций и мерцание правд/истин.
Бесконечные поиски консенсуса, постоянное договаривание приводят к определенной турбулентности.
Такой политический «пират» нашего времени, как Путин, в свою очередь, пользуется этой турбулентностью, решая свои не столько политические, сколько политиканские вопросы.
Путин, как постмодернист, сознательно расщепляет, умножает истины, творит информационный, и, соответственно, моральный хаос, которым довольно успешно руководит. И созданный им таким образом хаос становится полем его тактической игры. Конечно, это не поле стратегического противостояния, где все же, несмотря ни на что, господствуют принципы – здесь истина на самом деле одна. Но ввиду того, что происходит с человечеством и ввиду невероятного прогресса информационных технологий и социальных сетей, создается впечатление, что Путин «выигрывает». Но я глубоко убежден, что на самом деле он стратегически проигрывает.
Как же действуют эти механизмы постправды?
Если хорошо к ним присмотреться, то первое, что бросается в глаза, это то, что в презентации множества правд эмоциональная составляющая важнее собственно правды. Неважно, что провозглашается, важно с какой убежденностью ли аффектом это провозглашается.
Эмоция в постправдах подменяет глубинную связь истины с ее мета-физической основой – метафизическим обоснованием истины.
Но стоит ли бороться с эмоцией? Совсем нет. Провозглашаемое может быть и истинным, и эмоциональным. Хотя может быть только истинным. Но только эмоциональное может быть и ложным.
Чего нужно держаться в этом постмодернистском россыпи правд? Как по мне, то нужно, если это возможно, нащупывать метафизические основы того, что тебе открывается.
Но Ханна Арендт (Hannah Arendt, 1906-1975), божество политической философии, как будто говорит обратное – она утверждает, что инструментом политики является не правда, а общественное мнение! То есть та же постправда! Как по мне, это не противоречит тому, что было написано выше. Просто здесь следует определиться относительно того, о какой политике идет речь. Если речь идет о релятивизующем истину политиканстве, которое тактически может быть очень успешным, как в случае временного тактического успеха Путина, то Арендт права.
Но сама Арендт, будучи не только философом, но и политиком, таким релятивизующим правду/истину политиком ни была. Она всегда придерживалась известной максимы: «да будет же ваше слово: да-да, нет-нет. А что сверх этого, то от лукавого».
9 апреля 2017, Львов