Полный вариант статьи под заголовком «Гуманитарий и пропагандист: конфликт интересов?» опубликован в рамках проекта Gefter.ru «Политические рекомендации».
Иван Курилла – доктор исторических наук, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге.
«Гефтер» попросил меня подумать над тем, как можно решить какую-нибудь политическую задачу или добиться того или иного результата. Это совсем не мой жанр, но я задумался над вопросом, и в результате появился текст не совсем на заданную тему, — а о том, как вообще гуманитарии могут решать проблемы и чем им это грозит.
Ученые не любят рассуждать о будущем. Когда Владимир Гельман пишет, что обращаться за прогнозами надо не к нему, а к кальмару, предсказавшему результаты футбольных матчей, каждый ученый, занимающийся обществом, сочувствует этой позиции. […]
Менее понятно, что вопрос «как сделать» то или иное изменение в обществе — вопрос скорее не к ученым, а к «политтехнологам» или к самим политикам. Даже если ученые представляют себе, какой набор действий может привести к желаемому результату, это знание, во-первых, вероятностное, а во-вторых, у ученых нет возможности добиться от политиков действий в соответствии с этим планом. […]
Ученые, конечно, могут вскрывать и деконструировать то, что делают политики, — это интересное занятие, но оно в очень небольшой степени влияет на будущее.
И все же у ученых — гуманитариев и обществоведов — в руках находится мощное орудие преобразования мира, ведь именно они создают представление о том, как устроено общество, а следовательно, создают тот мир, в котором живут остальные люди и действуют политики. Карл Маркс не придумал классовую борьбу, но именно после того как он сформулировал это понятие, миллионы людей во всем мире начали думать о себе в терминах «класса» и определять свои политические действия через классовую принадлежность. Теоретики национализма назвали нацию «воображаемым сообществом» и описали «конструирование наций» — в конце XX века конструирование наций стало осознанной политической технологией в странах, получивших независимость.
[…]
Однако не каждому ученому можно стать демиургом, поэтому я поведу речь не о гениях или об их наследии.
Более важным умением гуманитариев является способность переключаться между разными системами координат, которая сама по себе сродни умению управлять миром. В самом деле, если думать об устройстве мира в рамках единственной заданной изначально схемы, то рано или поздно попадаешь в тупик, столкнувшись с нерешаемой задачей. Вокруг сколько угодно таких схем, как правило, навязывающих представление о нерешаемости той или иной проблемы. «Русские не привержены принципу приоритета права, — пока они не изменят своего отношения, никаких изменений в России не будет». «В России нет традиций демократического управления — значит, тут всегда будет авторитарный правитель». Сами по себе первые части этих утверждений могут быть не ложными — проблема в том, что верное наблюдение превращается в непреодолимое препятствие для решения проблемы.
Решение же ее находится не в рамках той модели общества, в которой она была сформулирована, а при сознательном интеллектуальном переходе к другой модели, где этого тупика нет совсем.
Такое случалось в истории сплошь и рядом, — на разных уровнях общественной жизни, — и часто приносило успех тем, кто первым предложил новое объяснение устройства мира. Так, например, Генри Киссинджер обратил внимание на то, что кардинал Ришелье сумел посмотреть на бушевавшие в Европе войны не в рамках доминировавшей тогда координатной системы, делившей мир на враждовавших между собой католиков, протестантов и находившихся на периферии континента православных и мусульман, а как на взаимодействие национальных государств (впрочем, даже слов таких тогда не знали). И сразу же перед его политикой открылись возможности, о которых помыслить не могли его соперники: католическая Франция вдруг стала заключать союзы с протестантскими князьями и даже — о ужас! — с магометанской империей Османов. Уже через несколько десятилетий эта новая система координат стала общепризнанной, — но Франция к этому моменту заняла в Европе лидирующее место.
Личная стратегия человека, делавшего карьеру в начале XVIII века, — писал Юрий Лотман, — была связана исключительно с продвижением вверх по стабильной общественной лестнице: везением было оказаться фаворитом монарха, способного перетащить тебя через несколько ступеней, как это произошло, например, с Александром Меншиковым и десятками других мужчин и женщин при европейских дворах. Однако американская война за независимость и французская революция открыла для честолюбивых людей совершенно другой мир: можно было не двигаться вверх по иерархической лестнице, а пытаться изменить само общество таким образом, чтобы оказаться наверху. Архетипичной тут была биография Наполеона, но тысячи людей в Европе теперь мечтали именно о такой карьере. Такая перемена взгляда на общество стала, однако, возможной лишь в силу работы плеяды мыслителей Просвещения, предложивших альтернативу.
В середине XIX века Карл Маркс увидел в политике экономические интересы противоборствующих классов, и это позволило его последователям изменить и политику, и экономику. Во второй половине XX века целый ряд мыслителей совершили так называемый «лингвистический поворот», увлекший тысячи ученых, а за ними читающую публику и остальной мир по пути деконструкции скрытых в языке иерархий и раскрытию заложенного в нем описания общества.
[…]
Когда студенты 1968 года цитировали лозунг: «Если вам дали бумагу в линейку — пишите поперек», — это было близко к осознанию проблемы поиска новой системы координат. Однако правильнее было бы не писать поперек, а сделать из этой бумаги журавлика: изменить не способ выполнения задачи, а сами ее условия.
[…]
Вернемся к примерам из российской действительности. «Россияне не привержены принципу приоритета права», — это и правда проблема. Но нерешаемой она кажется только из легалистской системы координат. Если же посчитать этот принцип результатом действия институтов, то проблема превращается из «переделки людей» в задачу создания и укрепления институтов; это сложная задача, но вряд ли кто скажет, будто она в принципе нерешаема. «В России нет традиции демократии», — тоже верно. Но современный конструктивизм показывает нам, что любая традиция конструируется. И в этом смысле проблема сводится лишь к правильной постановке задачи.
Заметим попутно, что образование — гуманитарное — является способом сообщить человеку о существовании разных картин мира. Оно противостоит онтологизации (реификации) гносеологических схем, на которых выстроено упрощенное понимание мира. В самом деле, студентов последовательно погружают в описания одного и того же мира, данные разными учеными в рамках различных наук. Они узнают, что не только экономисты, социологи и политологи по-разному видят одни и те же проблемы, но и внутри каждой из этих наук существуют школы мысли и методологические подходы, предлагающие разное описание действительности и разные способы взаимодействия с ней. Задачей образования является не приведение студента к некой финальной единой точке зрения, а обучение его пониманию сильных и слабых сторон каждого из подходов, а также возможности увидеть любую проблему из разных исследовательских позиций.
Именно в этом сила гуманитарных наук. И за это государство гуманитариев ненавидит: они всегда порождают дискурс, разрушающий заботливо созданную государственной пропагандой картину мира.
Кроме того, государства осознали силу гуманитариев и пытаются поставить ее себе на службу: пропагандистские машины, созданные в XX веке, — это технологии использования гуманитарных подходов к задачам сначала войны, а потом и мирной политики.
Это было очень неприятным открытием для гуманитариев, которых, намеренно или нет, стали иногда путать с пропагандистами. Однако для ученых тут не все потеряно. Хотя у них в руках нет технических средств, вроде телевидения (но уже есть Интернет), но даже при лобовом столкновении с пропагандой у ученого есть преимущество: он в своей полемике волен выбирать систему координат, в которой он борется, — а пропагандист нет. Ученого не стесняет ничего — пропагандист имеет вненаучные ограничения. Пропагандист, как правило, защищает (а теперь и конструирует) мифы — ученый их разрушает.
Из этой оптики самые могущественные идеологии видятся лишь как варианты того же процесса описания мира, а политическая ориентация ученого оказывается внутренне связана с его научным творчеством, с той картиной мира, которую он развивает. При этом ученый-гуманитарий в большей степени, чем средний гражданин, готов признавать право на существование других идеологий и других политических ориентаций: такое признание заложено в самой его методологии.
Не стоит, однако, думать, будто ученые-гуманитарии — этакие разрушители. Совсем нет. Мир, в котором они живут, состоит из множества миров, — в каждом из которых они чувствуют себя уверенно. Многие из них отваживаются создавать и собственные миры — предлагая свои теории, свои системы координат для описания общества, — и некоторые из этих миров, как мы видели, затягивают в себя весь «настоящий» мир, который с этого момента начинает казаться лишь одним из возможных.
Полный вариант статьи под заголовком «Гуманитарий и пропагандист: конфликт интересов?» опубликован ресурсом Gefter.ru.
“Летучий” также рекомендует:
Рассел Якоби. Интеллектуалы и их неудовлетворенность.
Зигмунт Бауман. Жизнь в утопии.
Ольга Оришева. Пределы социологического воображения, или скромное обаяние одного концепта