О беларусском национальном проекте в утопическом измерении. Часть 2

Игорь Подпорин

Часть 1.

Теперь я должен включить режим артикулированной авторской позиции, который пытался маскировать объективированным стилем письма до сих пор. Это нужно, прежде всего, для того, чтобы не складывалось впечатление, будто то, что написано ниже, является таковым «на самом деле». Более того, принимаясь размышлять над темой утопического отношения, я не собирался обращаться к «беларусскому национальному проекту» по известным причинам. Во-первых, никто не знает, что это такое: «национальное возрождение» (разумеется, в этнокультурном смысле), демократическая Беларусь, «зеленая» Беларусь, «сильная, процветающая Беларусь», или даже «инклюзивный гражданский национализм» (В. Фурс)? Во-вторых, вопрос о беларусском национальном проекте – настолько тонкий и, вместе с тем, взрывной вопрос, что высказываться о нем, как минимум чрезвычайно ответственно. В-третьих, вполне возможно, что здесь трудно сказать что-либо новое: вопрос обсуждается достаточно давно, а моя компетентность в этом сама вызывает много вопросов. Тем не менее, думаю, что утопическое измерение дает нам некий шанс определиться в отношении к беларусскому национальному проекту, каким бы он ни был.

Это отношение определяется, в основном, в зависимости от наших различных представлений о «беларусскости», которое отстраивается в пространстве позиций от ее принципиальной недостаточности до ее принципиальной избыточности. Я не имею в виду позиции от радикального национализма до западнорусизма или космополитизма. Я говорю о двух различных подходах к пониманию «беларусскости»: (1) в ее нормативной (прескриптивной) трактовке – как еще не осуществившегося идеала; и (2) атрибутивной (дескриптивной) трактовке – как неотъемлемого свойства человека, идентифицирующего себя с этим местом и временем, культурой и обществом. Возможно, что атрибутивное понимание «беларусскости» может соответствовать как наивному сознанию, не представляющему себя вне беларусских реалий, так и рефлексивной позиции, намеренно и спокойно полагающей принципиальную неуязвимость и вечность беларусскости. Но для всех позиций беларусский национальный проект представляет собой проблему, независимо от того, на каком уровне и в каком аспекте эта проблема переживается или эксплицируется (от бытового до международно-политического, от индивидуального до социально-глобального и т.п.)

Мой тезис заявлен в названии этой части текста: беларусский национальный проект нужно вообразить в утопическом измерении, хотя возникающее в таком случае отношение к нему содержит как возможности, так и риски. Утопический модус высвечивает антропологическое значение беларусского национального проекта. Здесь мы сталкиваемся с проблемой выбора или конструирования представлений о человечности. Наиболее радикальные версии «корня всех зол», как мы знаем, отсылают к губительному действию иллюзии «Я», непризнанию человечности в другом или других. Я не призываю к выбору определенной нравственной метафизики или моральному перфекционизму. Полагаю, мы должны всегда вполне ясно и последовательно отдавать себе отчет в антропологическом измерении нашей деятельности и, по возможности, находить в нем основания наших самооценок. Может возникнуть вопрос: почему не достаточно простого отнесения нашей деятельности к ценности? Потому, что такого отнесения не достаточно в принципе, нужно отнесение к предельной и валидной для конкретного контекста ценности, а это, в свою очередь, предполагает явное или неявное соотнесение с ценностной иерархией, что уже подразумевает идеализированную социальную антропологию, т.е. утопию.

При погружении беларусского национального проекта в утопическое измерение возникает два различных образа: утопический национальный проект (национальная утопия) и эмпирический национальный проект, встроенный в некую иную утопию.

1. В первом случае национальная утопия неизбежно должна быть прескриптивной национальной социальной антропологией (не проектом в эмпирическом смысле), т.е. она должна дать ответ на вопрос, каким должен быть беларус. Есть множество способов конструирования идеализированных социально-антропологических типов, но проблема в другом. Что бы мы ни сконструировали, у нас неизбежно возникнет проблема универсализации партикулярной социальной антропологии, поскольку при проведении действительных общественных изменений в этом направлении нужно будет решить вопрос о включении в эту утопию различных идеологий и групп. Не появятся ли идеологические конструкции и группы, которые окажутся практически подчинены или исключены из этой универсальной антропологии? Как возможна универсализация утопии без ущерба идеологиям и группам и каковы границы этой универсализации – отдельный вопрос, требующий специального рассмотрения. Пока можно лишь сказать, что конструктивная реализация такой утопии возможна в режиме предложения, а не предписания.

Можно провести аналогию, отсылающую к математической теории множеств. Известно, что в отношениях между множествами и их элементами различают принадлежность и включение. Причем о принадлежности говорят в связи с отношением элемента и множества, а о включении – в отношении одного множества к другому. Множество Y считается принадлежащим множеству Х, если Y – элемент Х. Но, если Y – подмножество Х, то Y – включено в Х, но не принадлежит ему. Элементы множества Y, включенного в Х, не принадлежат Х в качестве его элементов. Свойство принадлежности, таким образом, не обладает транзитивностью, в отличие от свойства включения. Множество Z, включенное в Y (которое, в свою очередь, включено в Х), также включено в Х; но оно в качестве множества не принадлежит ни Y, ни Х, как и его элементы не принадлежат этим множествам.

Предположим, что отношения принадлежности соответствуют социальному подчинению, а отношения включения – участию. Тогда можно попытаться сформулировать некий принцип конструктивной универсализации партикулярного: универсализировать национальную утопию предпочтительнее таким образом, чтобы это не предполагало подчинения идеологических и социальных элементов национальной социальной антропологии, но обеспечивало бы участие различных идеологий и групп в процессах идеологического и социального проектирования и конструирования. Возможно, не всякие идеологии и группы заслуживают права такого участия. Но это – вопрос о границах допустимого, который не должен решаться априорно и который нам придется решать всякий раз заново в конкретном историческом и социальном контексте.

Проблема универсализации национальной утопии существенно влияет на конструирование ее содержания. Никому не нужна национальная утопия, которая просто подчиняет себе всевозможные идеологические элементы. Способны ли мы создать такую национальную утопию, которая, например, включает европейские ценности без их искажения и выхолащивания, как это во многих случаях имеет место сейчас? Я бы хотел обратить внимание на саму постановку вопроса: с той точки зрения, которую мы рассматриваем, наше воображение предположительно должно не включаться в другие утопии, а напротив, создать свою утопию, которая была бы способна включать иные элементы. В одном из сборников «Arche» опубликована статья, которая привлекла мое внимание своим названием «Нацыянальная ідэнтычнасць як метафізічны выбар (нататкі рэтраграда)»[1]. Мне показалось, что позиция автора была именно в той утопии, о которой я сейчас говорю, тем более, что автор апеллировал к сакральной норме христианства, выступающей не внешней, а внутренней нормой для белорусской идентичности. И все же, я бы пока остановился на констатации проблемы содержания и способов движения к национальной утопии. Не забывая обо всех ее опасностях, нужно заметить, что этот проект не является невозможным, но чрезвычайно сложен для социально адекватного удержания различий между прошлым, настоящим и будущим, сущим и должным, эмпирическим и метафизическим, допустимым и недопустимым, в конце концов, человеческим и нечеловеческим.

2. Во втором случае при эмпирической реализации национального проекта, он должен отсылать к некой универсальной утопии. Предположим, что такая утопия наполнена содержанием (например, некой моральной антропологией, представляющейся универсальной), а универсальное явлено в партикулярном, т.е. успешно встроено в беларусский контекст. Тогда в соответствии с конструктивным утопическим отношением мы должны отстраивать эмпирическую деятельность, соизмеряя ее с утопическим пределом, который ни в коем случае нельзя подменить эмпирической целью национального проекта. При этом сам национальный проект будет принципиально динамичным и открытым. Проблема в том, чтобы уметь определить, до каких пределов эта открытость будет сохранять партикулярность («беларусскость»), поскольку при определенном взгляде есть опасность подмены особенного универсальным. И в такой ситуации мы будем вынуждены все время переопределяться с «беларусскостью» заново. Этот второй вариант национального проекта мне представляется более рискованным не только для национальной партикулярности. Есть и непосредственно социальные риски, которые связаны с тем, что на универсальность нормы здесь могут претендовать идеологические элементы. Можно даже предположить, что претензия возможна в трех базовых версиях: националистической, либеральной и левой. Но ни один из вариантов не снимет проблем удержания утопии, как эмпирически невозможной возможности и ее связи с проблематичным содержанием осуществимого национального проекта.

В любом случае, я думаю, нужно умение дистанцироваться от национального проекта, или, говоря по-другому, нужны приостановки в его практической реализации. Исходя из сказанного, это может быть дистанция 1) по отношению к национальной утопии или 2) по отношению к эмпирической реализации национального проекта, исходя из иной идеологической утопии.

На недавно прошедшей в Летучем университете конференции, которая была посвящена воображаемой в утопиях, проектах и мечтах Беларуси, докладчики обращались к различным интересным ракурсам, но мне показалось, что большинство сосредоточилось на проблеме будущего. В. Ермакова, концептуально и доходчиво (не без авторского вымысла, разумеется) представив результаты конференции в публиации «Формулы будущего. “Игра престолов” как актуальная утопия», закрепила мое впечатление в самом названии статьи[2]. С учетом попытки описания конструктивного утопического отношения, мне такая концентрация на будущем кажется странной, хотя и были явлены различные отношения к нему. Мы не знаем эмпирического будущего, не можем его знать и не можем (а может, и не вправе) его намеренно создавать технологическими средствами просто «из любви к искусству». Я ни в коем случае не отрицаю социальный конструктивизм, напротив, сам придерживаюсь этой позиции. Но, пожалуй, единственное, что мы действительно знаем, это то, что мы сами создаем свое социальное будущее. Дальше нам приходится двигаться с постоянными остановками. И все выступающие, как мне показалось, осознавали или, по крайней мере, чувствовали, что говоря о будущем, мы говорим о нашем отношении к будущему в настоящем. Интересно то, что позиции в отношении к утопии как воображаемому белорусскому обществу разошлись по всему спектру возможностей – от красивых геокультурных мифов М. Анемподистова, в которых белорусская утопия была натурализована, до устойчивого скептицизма О. Оришевой, как будто предостерегающего нас как от создания мифов, так и от воспарения в самозамкнутый мир чистых абстракций[3]. Выведенные В. Ермаковой по результатам конференции три формулы будущего, ставящие его в зависимость от желания субъекта, прошлого и идеологии, открывают нам новые проблемные места в нашем отношении к будущему, но и многое скрывают. Я все-таки склонен рассматривать то или иное осмысление будущего как симптоматичное в плане проявления особого типа утопического отношения либо отказа от такового. Если мы имеем в виду экологические, технологические и социальные прогнозы, которые связаны с конкретным образом будущего (и которые тоже имели место), то их ценность в утопическом контексте невелика. Более того, именно к таким эмпирическим прогнозам стоит относиться дистанцированно (например, скептически или иронически), понимая всю их условность. С другой стороны, конструктивное утопическое отношение нуждается в том, чтобы мы непосредственно переживали будущее как метафизически состоявшееся в нашем субъективном мире. И. Дубенецкая, говоря о том, что «мы живем в будущем», может быть, имела в виду нечто подобное.

Парадигмальным примером конструктивной утопии среди выступающих, возможно, стал М. Боярин. Думаю, его метафизическая уверенность в беларусском национальном проекте, сконструированном им самим на основе грамматики мовы, вполне сопоставима с верностью ап. Павла. Насколько я осведомлен, уже несколько лет В. Мацкевич и другие представители сообщества Летучего университета задают Боярину один и тот же вопрос «Что нам делать с этим проектом?». Поскольку автор проекта не дает конкретных рекомендаций (во всяком случае, в публичных дискуссиях), но, тем не менее, продолжает работать в избранном направлении, мы можем заключить, что его непоколебимая метафизическая уверенность дополняется пониманием априорной условности эмпирических модусов этого проекта. Если это действительно так, Боярин – подлинный приверженец конструктивной национальной утопии. Впрочем, все зависит от того, как Михаил представляет ее универсализацию.

В прошедших дискуссиях об утопическом измерении Беларуси мы, как мыслящие (очень надеюсь на это), были в выгодном положении: рефлексия всегда задает дистанцию по отношению к мыслимому предмету. Я думаю, что есть и другие способы такого дистанцирования от наличных или ожидаемых эмпирических условностей. В свое время Э. Блох обоснованно возлагал большие надежды на искусство. Заканчивая размышления над утопическим отношением, явленным в личностном мире в уверенности и надежде и становящимся социально всеобщим как предложение, я хотел бы указать на несколько фигур, которые могли бы претендовать в нынешних условиях на роль носителей конструктивной утопии. Это – фигуры поэта, проповедника и философа, способные отделять трансцендентное от прагматического, удерживая прочие различия, о которых речь шла выше. Я могу только догадываться, какие ассоциации и вопросы вызывает такая констатация, но я хотел сказать, что от тех, кто точно знает – и только! – что было, есть и что будет, каких эмпирических целей и как достичь, исходит опасность. У нас всегда есть возможность воображать, мыслить, чувствовать и действовать с позиции, преодолевающей рафинированную, отказавшуюся от всякой мечты прагматику.

———————————————————————————————————