Методология – это то знание и подход, о которых я не могу не говорить, просто потому, что знаю это, потому что для меня это руководство к действию, это мой образ мысли и образ действия. Но я не учу методологии никого, я ее реализую. Поэтому, убежден, что методологии можно учиться, но незачем учить. Учиться можно наблюдая работу и включаясь в нее. Если это работа по созданию и развитию Летучего университета, то включенность в эти процессы делает методологию видимой. Однако, то, что видимо, не всегда видно невооруженным глазом (мышлением, сознанием). Чтобы видеть даже то, что видимо, нужно вооружить зрение и настроить восприятие. Вот в качестве настройки восприятия и вооружения зрения я и расскажу о методологии. Постараюсь сделать это адресно, для философов.
Часть 1. Издалека, почти с начала
Часть 3. Проблема мышления, как объекта познания и практического отношения
ЧАСТЬ 4. КТО МЫСЛИТ?
К XIX веку была оспорена монополия философов на мышление. Издревле мышление было объектом интереса философов и предметом их заботы. О мышлении мыслили и рассуждали только философы, или всякий, кто рассуждал о мышлении, уже философствовал, становился философом. Но это бы полбеды. Философы считали, что только они и мыслят. Ну, или философское мышление есть высшая форма проявления мышления, и поэтому мысля мышление нужно мыслить именно философское мышление. Все остальное в расчет принималось только как упрощенное мышление, не дотягивающее до философского. За политиками признавались качества доблести, за святыми – качества святости, за мастерами – практичности и искусности. А вот за философами закреплено качество разумности.
Платон воспроизвел в своей философии архаичную индоевропейскую триаду варн, где правителям и воинам отводилось место кшатриев, а философам приписывалась функция брахманов. Последующие философы не оспаривали эту схему, более того, бдительно ее охраняли и тщательно культивировали. Философы изобретали все объекты мира, и сам мир брали как объект. И уже вокруг объекта формировали объектоцентрированное мышление. Так было и с наукой, для которой философы (методологи науки) изобрели объект «природа», и все частные объекты. Но наука довольно быстро эмансипировалась от философии, перехватила методологическую инициативу, математизировала свой объект, сделав его трудно доступным для спекулятивного отношения. Ученые – деятели науки, предъявили свои права на объяснение мира, и часть философов (позитивизм) эти права науки признали.
Однако философия давно оформилась в сложно устроенный социальный институт, проявляющийся в нескольких различных формах. В рамках университета существует субинститут философии – самая консервативная часть философии. Природа – объект науки был изобретен, оформлен и описан методологами, не выделявшими себя из философии. Но не университетскими философами, а маргиналами. Отставной чиновник Френсис Бекон, ремесленник Бенедикт Спиноза, фрилансер и наемник-авантюрист Рене Декарт, как и многие другие, работали вне университетов. Галилей, Кеплер, Ньютон могли преподавать в университетах математику, но философией и наукой занимались в свободное от основных занятий время. Хотя наука все еще осознавала себя натурфилософией.
Естествоиспытатели достаточно быстро стали понимать необходимость иной нституционализации, отличной от философской. Создаются разные кружки и сообщества, устанавливаются контакты между учеными из разных городов и стран. Марен Мерсен, особенно активный в переписке с учеными, заработал репутацию «координатора научной жизни». Мерсен был преподавателем философии в университете, но наука жила в его еженедельных семинарах (так называемые «четверги Мерсена» :)) – прототипе Парижской Академии, возникшей почти на полвека позже. В XVII веке начали оформляться сообщества ученых вне университетов (Парижская Академия, Лондонское королевское общество, академии и общества в немецких университетских городах), из которых постепенно сформировался социальный институт науки.
И только в XVIII веке наука была допущена в университеты не в качестве отдельных курсов лекций, а в качестве отдельных кафедр и учебных дисциплин. Начало, пожалуй, было положено Христианом Вольфом в Галле, но окончательно наука вошла и заняла главное место в гумбольдтовском университете в 1809-10 году, хотя и там естествознание все еще было включено в философский факультет.
Естествознание строилось на осознанной картине мира. Это осознание оформлялось в онтологии Природы. Природа была главным объектом науки, по типу это был объект №1. Все частные объекты, интересовавшие науку, были экземплификатами Природы. Поскольку объективация Природы была произведена методологами, считавшими себя философами или натурфилософами, то основные разногласия у науки были не с философией, а с религией, точнее, с христианской теологией, главным объектом которой был Бог, а природа была его творением.
У философии с теологией издавна были свои разногласия, но они снимались в гносеологическом и методологическом постулате двух истин. Появление науки потребовало от философов самоопределения: Остается ли паллиативный методологический дуализм главной установкой философов, или же признать научный метод единственным?
Разумеется, такая дилемма является грубым упрощением. Но чтобы раскрыть все проблемы и разногласия между теологической, философской и научной картинами мира, пришлось бы расписать всю историю философии с XV до XIX века. Упрощение в данном случае оправдано тем, что оно всего лишь указывает на точку бифуркации науки и философии, начала процесса эмансипации научного мышления от философского.
Если раньше философия могла считаться практически единственным проявлением мышления, во всяком случае, в его высших и рафинированных формах, то в XIX веке это стало невозможным. Наука перестала нуждаться в философии и претендовала на то, что именно она становится высшей формой проявления мышления. Мышления объекто-ориентированного, то есть объективного. Или, иначе говоря, наука есть высшая форма проявления общественного сознания, отражающего объективный мир.
В наше время трудно себе представить тот круг проблем, задач, противоречий, которые волновали мыслящих людей XIX века.
Успехи науки были уже очевидны. Кант восхищался не просто звездным небом над головой, но и той картиной мира и этого звездного неба, каковой являлась ньютоновская механика, частью которой была и собственная космогония Канта. Эти успехи свидетельствовали о преимуществах научного мышления и метода. В книге «Социология философий: глобальная теория интеллектуального изменения» Рэндалл Коллинз называет этот метод и это мышление «наукой быстрых открытий». Объект Природы, как онтология, вполне устраивал бы философию и не вызывал бы никаких противоречий. Материалистическая, натуралистическая метафизика была достаточно популярной в философии с древних времен и вполне уживалась со спиритуалистическими и идеалистическими учениями. Все дело не в постулировании объекта, а в работе с ним.
Философия XIX века обсуждала те же проблемы, которые волновали софистов древности, сократические школы, патристику и схоластику средневековья. В философских дискуссиях совершенствовались риторика и диалектика, появлялись рафинированные доказательства и не менее тонкие опровержения. Но проблемы не решались веками.
Наука же гипотетико-дедуктивным методом формулировала задачи относительно экземплификатов природы, то есть, идеальных объектов №1, разрабатывала математические модели этих объектов, выявляла органолептические референты элементов модели, и верифицировала их эмпирическими методами. К однажды решенным задачам больше никогда не возвращались, используя их как эпистемический материал при постановке новых задач и их решении.
Успехи науки впечатляли людей XIX века двумя составляющими:
– Суммой знаний и скоростью их накопления;
– Проработанностью, ясностью и простотой картины мира – онтологии.
Становилось понятно, что преумножение знаний возможно на основе научной картины мира, а картина мира предопределяет метод получения знаний. Это подтолкнуло некоторых философов к принятию научной картины мира и к отождествлению человеческого познания с научным методом. Так появился позитивизм как философское направление. Позитивизм не был целостным и продуманным течением в философии. К позитивизму приходили с разных сторон, из разных философских направлений и школ. Позитивизм и увлечение наукой были интеллектуальной модой, и ей отдавали дань как материалисты, так и идеалисты, как сенсуалисты, так и рационалисты, даже отдельные теологи. Самые разные области знаний стали строить по образцу естественных наук. К чему это приводило?
Во-первых, научный метод в XVIII веке существовал в нескольких формах:
– Наблюдение, инвентаризация и систематизация фактов и феноменов, предписанная эмпиризмом Бэкона, оформлявшаяся в описаниях, рисунках, таблицах, коллекциях, гербариях, картах и т.д. Для большей части естествознания (анатомия, ботаника, зоология, геология, минералогия, кристаллография, география и т.д.) это был единственно возможный метод познания. Но точно так же поступали и те, кого интересовала не природа, но знаки, общественные отношения и практика (история, политика, экономика, искусство, этнография и т.д.).
– Измерение, экстраполяция, математические обобщения (астрономия, отчасти химия, гидравлика). В механике уже применялось математическое моделирование и прогнозирование.
– Эксперимент и манипулятивные процедуры с веществами, предметами, процессами (химия, физические дисциплины: пневматика, гидравлика, оптика, уже открыто электричество и т.д.)
Эти методы могли быть нормированы и кодифицированы, им можно было обучать и транслировать их. Их применение вело к многочисленным открытиям. Но большая часть научного метода, связанная с осмыслением накопленных фактов, выведением закономерностей и формулировкой принципов и законов, оставалась скрытой и непроявленной; тем, что уже в ХХ веке Мишель Полани назвал «личностным знанием», которому невозможно научить. Именно эта часть научного метода вызывала наибольший интерес философов, стимулировала возникновение методологии науки. В первой половине XIX века методология науки была уделом философов, от «Наукоучения» Фихте до «Системы логики» Милля. Основной задачей такой «методологии науки» и всего позитивизма было очищение познания от трансцендентальных объектов.
Во-вторых, научный метод пытались применять к неприродным объектам: языкам, праву, финансам, культуре, психическим и общественным явлениям. Гегель даже попытался создать «науку логики», где акцент ставился не на логике, которая в виде аристотелевской силлогистики не могла мыслиться как наука, а именно на науке. В этих областях знания еще не умели ставить эксперименты, были большие трудности с математическим моделированием. Но наблюдение, инвентаризация и систематизация фактов быстро увеличивали объем знаний о фактах и феноменах, который точно так же требовал осмысления и интерпретации, как и знания в естественных науках. И точно так же это обстоятельство побуждало к разработке методологии «неестественных» наук, как бы их не называли: моральные науки в Англии, науке о духе и культуре в Германии, или гуманитарные науки.
Увлечение позитивизмом и наукой не распространялось на трансцендентные объекты, которых в философской культуре накопилось множество. Это оставляло для философов свободную нишу, где они могли не испытывать конкуренции и давления со стороны науки. В этой нише существовали проблемы мышления/разума, воли, свободы, этики, эстетики, судьбы, любви и пр., на которые и было направлено философское мышление.
В-третьих, наука вплотную подбиралась к объектам, которые со всей очевидностью не могли быть схвачены в схемах объекта №1, или в субъект-объектных схемах. И тогда всплывали старые метафизические проблемы, которыми ученые не считали возможным заниматься, и с которыми философия точно не справлялась, поскольку дискутировала о них на протяжении веков. Для XIX века это были, в первую очередь, психофизическая и психофизиологическая проблемы, проблема детерминизма и телеологии в истории, проблема развития, представлявшая собой переформулировку апории Зенона о стреле на массиве новых накопленных знаний и представлений.
Утрата философией монополии на мышление и переход интеллектуальной инициативы к науке создали сложную социокультурную ситуацию XIX века, которая порождала ложные дихотомии в установках участников этой ситуации. Мышление XIX века коренным образом отличалось от мышления века XVIII, в котором ученые-естествоиспытатели эмансипировались от философии, автономизировали науку, как особый тип мышления, и больше не нуждались в философии. Наука сама изобретала и создавала свои объекты, и делала это лучше и корректнее, чем философия.
Ложная установка мыслителей этого периода состояла в том, что они рассматривали в качестве автономных типов мышления только философию и науку, признавая существование третьего, религиозного теологического мышления, но как утратившего актуальность и вынесенного за пределы борьбы и конкуренции между философией и наукой. Но мышление XIX века не ограничивалось этими тремя типами.
В самом конце XVIII века появилось инженерное мышление, которое к концу XIX века стало определять социальные, политические и экономические процессы в развитых странах. Плоды научно-технической революции стали проявляться постепенно только после 1800 года. В первые десятилетия XIX века люди еще перемещались в конных экипажах и под парусами, воевали чугунными пушками, кремниевыми ружьями и саблями. Еще не было железных дорог, пароходов, телеграфа и прочих технических новшеств, которые преобразили лицо мира. Все это появилось благодаря инженерам, получившим образование в созданных только в конце XVIII – начале XIX века высших учебных заведениях. А сами эти вузы появились только тогда, когда Гаспар Монж провел реформу технического образования в революционной Франции и стал учить технических специалистов наукам, а не только техническому искусству и практическим навыкам.
Со времен Сократа и Платона техника считалась искусством, полезным, но не имеющим отношения к мышлению, которым занимались философы. Соответственно, искусство архитекторов, механиков, оружейников, живописцев могло цениться высоко, но не воспринималось как самостоятельный тип мышления. Все технические искусства считались ангажированными, отягощенными практикой, а носители этих искусств – далекими от абстрактного мышления и работы с идеальными категориями. В средние века техническим специалистам стали преподавать часть из свободных искусств. Навигация была невозможна без астрономии, архитектура и строительство без геометрии, а эти искусства невозможно освоить без грамматики и арифметики. Но вот диалектика и риторика оставались прерогативой философии и «настоящего» мышления.
Технический прогресс до XIX века был очень медленным, и стал набирать обороты только после соединения технических искусств с наукой и ее идеальными объектами, в результате такого соединения возникает инженерия, как особый тип мышления, и инженеры, носители этого типа.
Инженеры не вмешивались в споры и конфликты философов и естествоиспытателей (ученых, или людей науки) по двум причинам. Во-первых, они были заняты строительством, преобразованием горного дела, металлургией, паровыми двигателями, совершенствованием наступательного оружия и оборонительных сооружений. Во-вторых, инженеры долгое время не выделяли себя из науки, так же как первые поколения ученых не отделяли себя от философии.
Дихотомия натуралистической эмпирической науки и трансцендентальной спекулятивной философии провоцировала дихотомическое восприятие всего остального: антагонистические социальные классы, противостояние идеализма и материализма, рационализма и религии, и так далее. Но мир уже был сложнее.
Наука, не успев еще толком перехватить интеллектуальную инициативу у философии, породила инженерию, хотя и относилась к ней свысока, поскольку объекты для инженерии создавались наукой. Но в этом-то и кроется главная проблема, поскольку наука может создавать, изобретать только объекты №1, и работает только с ними. Но об этом чуть позже, сначала нужно назвать еще и другие типы мышления, которые возникли в XIX веке и начинали воздействовать на общественные отношения и менять мир.
Философия задолго до появления науки заподозрила в политике особый тип мышления, не похожий на философский. Философов вовлекали в политику с самых древних времен, а иногда они и сами, как Платон, стремились в политику. Но вовлекали философов в политику сами политики или правители. Вовлекали именно как носителей мышления, для консультирования, для диспутов с противниками, для обоснования политических решений и претензий. Чаще философов вовлекали как охранителей, а иногда философы становились революционерами.
Никколо Макиавелли в «Государе» рассматривает методологию захвата и удержания власти, подозревая у правителя особый тип отношения к миру и, следовательно, особый тип мышления. Но дальше таких подозрений и описательных рассуждений дело не шло.
В XVIII веке происходят две революции, которые стали вызовом для мышления, и сами сформировали особый тип мышления, и даже не один. Революционное мышление, на которое ориентировался Маркс, выстраивая свой объект №2, было не единственным типом мышления, порожденным американской и французской революциями.
Сами революции, обустройство послереволюционного социума, а также задача недопущения новых революций после контрреволюции требовали нового мышления от политиков. В рамках политики стало формироваться и в первой половине XIX века сложилось административное мышление, носители которого стали той бюрократией, которую позже открыл для социологии Макс Вебер, и которая стала самостоятельным социальным институтом всего лишь за несколько десятилетий своего существования. Как социальный институт, административное мышление обзавелось всеми необходимыми структурами для своего существования, функционирования и воспроизводства.
Административное мышление возникало в Англии параллельно с научно-технической революцией, но в ином контексте – в контексте управления колониальной империей. Администраторов для Ост-Индской компании готовили в английских университетах по тем же программам, и с тем же содержанием, что и философов. Эмансипироваться от философии административное мышление стало во Франции эпохи реставрации, в Пруссии, в контексте объединения Германии, и в США.
Появление инженерии ускорило научно-технический прогресс. Инженеры интенсивно меняли предметную среду обитания людей. Железные дороги стремительно покрыли Европу в течении нескольких десятилетий. Паровозы, пароходы, нарезное, а в скорости и автоматическое оружие, проводной телеграф – все это было возможно, как произведения технического искусства, но в массовом товарном производстве это требовало промышленной добычи угля, развития металлургии и создания различных индустриальных комплексов. И одним инженерам с этим было не справиться. Крупное индустриальное производство стало возможным с появлением еще одного типа мышления – экономического. Была изобретена двойная бухгалтерия, качественным образом преобразился банковский и акционерный капитал, кредит и инвестиции стали массовой деятельностью. И не только деятельностью, но автономным от научного, инженерного, и тем более, философского мышлением.
Итак, ко времени активной работы Маркса по созданию объектов №2 в рамках европейской цивилизации существовало несколько автономных типов мышления: религиозное, философское, научное, инженерное, административное, экономическое. Но общественное сознание различало только философское и научное. За другими типами право на самостоятельное мышление стали признавать только к ХХ веку. А это значит, что мышление XIX века не справлялось с вызовами и проблемами эпохи.
Кроме автономных типов мышления необходимо учитывать мышление эпохи, историческое мышление. При всей разнице картин мира/объектов и методов работы с ними, общественное сознание (и мышление) XIX века имеет много общего, примерно так же, как мышление предшествующей эпохи Просвещения. Потому что общественное сознание любой эпохи имеет дело с одними и теми же вызовами и принципиальными проблемами.
Мышление XIX века было поставлено перед необходимостью мылить объекты №2, а проблема состояла в том, что мыслители умели работать только с объектами №1.
Общественно-исторический вызов был брошен всем, но в разных картинах мира он воспринимался по-разному, с разных точек и кочек зрения. Но каковы бы не были эти картины мира и точки зрения, описывали и понимали этот вызов мыслители примерно в одинаковом подходе (вспомним схему, которую мы рассматривали в самом начале), где в качестве тезиса и антитезиса могли стоять те подходы и онтологические картины, которые были проявлены. А проявлены были философская и научная позиции.
СХЕМА 11
Поэтому философы и ученые боролись за привилегию и право на объективацию предметного мира.
Проблемы и вызовы мышлению приходят из предметного мира, из мира, в котором вещи имеют для нас смысл, ценность, могут становиться наградами, выигрышами, или препятствиями и затруднениями. Предметный мир ставит перед человеком деятельностные практические задачи.
Философское и научное мышление решают все задачи в распредмеченном виде. Практика предметна, а философское и научное мышление объектны.
Поэтому первое, что делают философы и ученые, сталкиваясь с проблемами и вызовами, воплощенными в предметах практики и деятельности, – распредмечивают их, выявляя суть вещей, субстанцию, содержание. Абстрагируют чувственные предметы (мир, данный нам в ощущениях) до идеальных объектов. Идеальные объекты в ощущениях не даны, поэтому не могут вызывать чувственного, эмоционального, нравственного отношения. Они даны только чистому мышлению, и способны вызывать только интеллектуальные эмоции, да и то в мыслительной работе. То есть когда конкретный мыслитель увлечен задачей исследования идеальных объектов или восхищен красотой решения.
Чтобы вновь стать чувственно воспринимаемыми, вызывать к себе человеческое отношение, идеальные объекты чистого мышления должны быть опредмечены, стать предметами деятельности.
Философская и научная позиции похожи в том, что и та, и другая останавливаются на этапе объективации. Философы получают интеллектуальное удовлетворение в оперировании идеальными объектами в чистом мышлении, презирая всякую практику, а ученые, получив идеальный объект и исследовав законы его существования и функционирования, забывают о нем и берутся за решение новой задачи, не заботясь об опредмечивании.
9 из 11 тезисов Маркса о Фейербахе содержат в себе требование возврата от абстрактного мышления и идеального объекта к практике. От созерцания объекта в мышлении к работе с предметом в чувственной деятельности.
В борьбе за объективацию философы и ученые добиваются одного и того же – объективной картины мира. Очищения онтологии и познающей деятельности от трансцендентных объектов, не имеющих чувственно воспринимаемых атрибутов, и/или физического смысла.
Нельзя считать, что борьба философов и ученых за объективацию была бесплодной. Наука, как правило, выигрывала эту борьбу. Объекты №1 науки были совершеннее, чем объекты философов. Более того, в этой борьбе и философы, и ученые часто выходили на синтезис, снимающий противоречие точек зрения и подходов. Так совместными усилиями ученые и философы вышли на идеи эволюции, генезиса объектов мышления и предметов деятельности, стали рассматривать не столько идеальные объекты вещей и статичных явлений, но идеальные объекты процессов. К идее эволюции пришли практически одновременно философы (Герберт Спенсер) и естествоиспытатели (Жан Ламарк, Чарльз Дарвин). Идея истории с атрибутами непрерывности и дискретности была развита и неокантианцами, и геологами.
Однако, ни ученые, ни философы не могли пойти дальше снятия противоречий в синтезисе, дальше углубления познания объектов №1.
Создание объектов №2 и возвращение объектов в практику через опредмечивание стало делом других типов мышления.
Инженеры опредмечивали объекты №1, создавая и развивая предметную среду.
Университетские и вузовские администраторы создавали на базе коллективов и сообществ ученых дисциплинарные кафедры и лаборатории, в которых для нужд исследовательской и образовательной практики формировались объекты №2 – научные предметы.
Научный предмет – это деятельность людей, которая разворачивается по поводу (или вокруг) объекта №1.
СХЕМА 12
Эта коллективная комплексная деятельность разных специалистов: исследователей, теоретиков, экспериментаторов, преподавателей дисциплины, критиков и т.д.
В гумбольдтовском университете довольно быстро начала формироваться специализация ученых в рамках одной науки. Одни ученые, интенционально центрированные на объекте исследования, всячески избегали административной деятельности по организации исследовательского процесса и преподавания в университете. Другие предпочитали академическую карьеру рутине исследований, возглавляли кафедры, организовывали лаборатории и факультеты. Некоторым ученым приходилось сочетать обе позиции в себе (как это метафорически описано у Стругацких в образе ученого и администратора Януса Полуэктовича Невструева, раздвоившегося на У-Януса и А-Януса, причем настолько, что они никогда не пересекались), но мыслить в каждой. Так вот, знания об идеальных объектах №1 опредмечивались администраторами от науки для использования в общественной практике. Собственно, так наука стала и до сих пор считается производительной силой общества. Хотя эта сила в руках инженеров и администраторов, а не самих ученых.
Рефлексивная позиция на Схеме 3 не является ученым, это иная позиция, с иной онтологией, иными подходами и методами. Причем иные эти подходы и методы не потому, что они отличны от подходов из позиций, отмеченных внутри окружности, а потому, что в этой позиции помимо картины объекта №1 есть картина деятельности с этим объектом. Картина организации и управления процессами исследования, теоретизирования, экспериментирования, преподавания и т.д. Эта позиция только опредмечивает всю эту сложную систему деятельности по поводу (или вокруг) объекта №1. Только опредмечивает, это потому, что она не может объективировать свой предмет, в силу отсутствия деятельностных представлений.
Чтобы объективировать деятельность, в данном случае – научный предмет, нужно выйти в рефлексии еще на один уровень, сравнить разные формы опредмечивания деятельности. Чтобы не повторяться, можно вспомнить Схемы 4 и 5 в этом тексте.
Так как же мы можем ответить на вопрос этого раздела: Кто мыслит?
Исходя из проделанного рассуждения следует сказать, что вплоть до XIX века мыслили философы и ученые. Разница между ними состояла в том, что:
– философы мыслили и знали об этом, более того, были убеждены в своем праве мыслить и оценивать, кто мыслит, а кто нет;
– ученые мыслили, но не придавали этому какого бы то ни было значения, оставляя этот вопрос на откуп философам.
В XIX веке ученые перестали нуждаться в философах, и как в поставщиках объектов мышления, и как в арбитрах, выносящих суждения о мышлении. Более того, во второй половине XIX века ученые взяли мышление в качестве объекта исследований по крайней мере в одной из наук, в психологии.
Кроме философии и науки в XIX веке появились иные типы мышления: инженерное, административное, экономическое. Социальное существование каждого из типов мышления приводило к созданию соответствующих институтов.
Эти институты могут с определенного ракурса рассматриваться как опредмеченная деятельность с объектами №1, то есть как деятельность, фундированная определенной картиной мира.
Все эти институты и типы мышления находятся во взаимодействии друг с другом. Так, например, инженерное мышление опредмечивает идеальные объекты науки, а философия по старинке может объективировать для науки предметы деятельности.
Взаимодействие типов мышления и институтов в практической деятельности не обязательно осознается из позиций внутри этих институтов, что затрудняет коммуникацию между ними в чистом мышлении, то есть коммуникацию по поводу объектов и картин мира.
Диверсификация мышления ведет к мультипликации миров и огромным затруднениям в коммуникации.
Для преодоления разрывов диверсифицированного мышления и мультиплицированности картин мира необходима объективация самого мышления с последующим опредмечиванием его.
Маркс объективировал экономическую деятельность, построил объект №2 политэкономии, тем самым создав парадигматический образец для других гуманитарных дисциплин и наук о духе и культуре. Этим объектом стала деятельность, а то, как Маркс проделывал работу по объективации, стало образцом деятельностного подхода, в рефлексии которого возникала методология ХХ века. По этим парадигматическим образцам опредмечивались различные гуманитарные дисциплины и политическая революционная практика. Но Маркс остановился перед объектом №3, перед объективацией мышления. Объективация мышления стала вызовом для интеллектуальной ситуации конца XIX – начала ХХ века.
Понятно, что типы мышления – это идеальные типы. Конструкт и понятие «идеальный тип» ввел в социологию Макс Вебер, это была методологическая инновация.
Как соотносится идеальный тип с идеальным объектом науки и философии?
В некотором смысле профессии, во всяком случае, наука и политика, которые Вебер описывал в отдельных эссе, могут быть представлены и как типы мышления. А в тех представлениях, которые разворачиваются в этом тексте, наука и политика по Веберу могут быть представлены как объекты №2. И сама деятельность Вебера в социологии представляет особый интерес, поскольку он отчасти оппонировал Марксу, причем это оппонирование разворачивалось именно в методологической плоскости. Вебер преподавал экономику в университетах Берлина, Фрайбурга и Геттингена, но в истории он остался известен, как социолог, и в последние годы жизни возглавлял Институт социологии в Мюнхене. Социология создавалась как наука философами-позитивистами параллельно работе Маркса, и в первоначальном виде (от Огюста Конта до Герберта Спенсера) представляла собой позитивную науку, центрированную на объектах №1. Спенсер ввел в социологию принцип эволюции и идею отбора, естественного и искусственного, что требовало существенного пересмотра объектных представлений и отказа от объективного знания в социологии.
Еще во Фрайбурге Макс Вебер познакомился с неокантианскими представлениями о мышлении и методе наук о духе и культуре. Эти представления позволили ему развести в объекте социологии социальное поведение и социальное действие. Если социальное поведение можно было исследовать, как объект №1, и объяснять его с разных ракурсов и точек зрения, то социальное действие требовалось понимать. Понимающая социология неокантианцев порывала с позитивистской социологией и ее объектом, строилась как иной предмет. Новая социология в лице Вебера работала не с идеальными объектами и их структурой, а с идеальными типами – деятельным обращением людей с предметами. Совершаемое людьми социальное действие направлено на предметный мир, поэтому не может рассматриваться статично и структурно, оно схватывает мир/объект в становлении (генезисе, эволюции). Мир/объект в становлении имеет историю, и может быть понят только через свою историю и в контексте какой-то большей истории. Этот принцип историчности социального действия яснее всего проявляется в работе Вебера «Протестантская этика и дух капитализма». Даже если не вчитываться в сами работы Вебера, а анализировать только их названия, можно заметить странную контаминацию понятий и терминов, заимствованных из разных типов мышления и переосмысленных.
Так, социолог, работая в научной традиции, рассматривая один из актуальнейших объектов современности (капитализм), говорит не о его сущности/субстанции, но о духе. То есть, пользуется трансцендентальным термином, запрещенном в позитивизме, то есть и в науке, и в философии того времени. Говоря о профессиях, Вебер сочетает историческое наслоение в немецком слове Beruf протестантского трансцендентного смысла «призвание» и нового значения «профессия».
Вебер отрицает возможность объективного (объектно-центрированного) познания социальных явлений, понимающая/понимательная установка включает в рассматриваемое явление и то, что подлежит пониманию, и самого понимающего. И хотя «социальное действие» по Веберу трактуется преподавателями социологии как объект социологии, это принципиально иной объект, нежели объекты науки и философии. Социальное действие не является независимым от наблюдателя, и соответственно, если и возможно сформулировать законы социального действия, то это будут не естественнонаучные объективные законы, в основе которых лежит каузальная детерминация, а законы целе-рациональности и ценностной рациональности. Вебер даже говорит о теодицее (возможно было бы правильнее говорить об антроподицее), то есть не о законах человеческого действия и его причинах, а об оправдании их чем-то, что лежит вне их самих и самого человека.
Это краткое рассуждение о Вебере и понимающей социологии, хотя и может показаться избыточным для этого текста, необходимо чтобы перейти к версии ответа на вопрос, вынесенный в название этого раздела текста: Кто мыслит?
Простой ответ, вытекающий из всего сказанного: в XIX веке инициатива мышления перешла от философии к науке, но вместе с философами и учеными мыслили инженеры, администраторы/политики, экономисты/предприниматели и, возможно, еще и другие. Когда философы утратили монополию на мышление, ее не переняла наука, как это казалось позитивистам, и стало модным «заблуждением века», а монополия просто была утрачена, и мыслить стали многие.
Но мышление не дано нам в ощущениях, философы XIX века не смогли установить сущность/субстанцию мышления, ученые не построили математической модели мышления. Мышление не было объективировано. Схватываемое в форме идеальных типов, мышление проецировалось на материал (очеловечивалось) и позиционировалось весьма причудливым образом: несколько типов мышления могли быть собраны на одном человеке (как на Марксе или Вебере, или У- и А-Янусе), эмансипирующиеся и автономные типы мышления оформлялись в институты, одним из каковых были научные предметы и дисциплины.
Различные типы мышления не столько конкурировали, сколько взаимодействовали в решении общих проблем и задач, обогащая и дополняя друг друга. Так инженерное мышление побудило рассматривать научные объекты №1 в динамике и становлении. Если философа интересовала суть/сущность/субстанция объекта, а ученого математическая модель или структура, то инженера это занимало постольку-поскольку, его интересовало, чем объект может стать? Имея познанную наукой, в некоторой степени приближения, вещь-в-себе, инженер воображает, чем может стать эта вещь-для-нас, и как он, инженер, может перевести вещь-в-себе в вещь-для-нас. Вот это становление вещи от ее модуса вивенди в модус операнди и есть опредмечивание. Причем, это двойное опредмечивание. Объект посредством искусства инженера становится предметом потребления или оперирования для кого-то, а процесс становления или преобразования становится предметом самой инженерии.
Еще меньше объективность, то есть суть/сущность/субстанция объекта, интересуют администратора или политика. Их предметом становится историческое изменение в объекте. Американская и французская революции не отменили государство, как об этом стали мечтать анархисты и коммунисты XIX века, а наполнило государство иным смыслом и содержанием. Абсолютная монархия и конституционный строй – это исторические формы существования идеального объекта. История в ее эволюционной и революционной версиях через административное и политическое мышление стала модусом рассмотрения существования всех объектов.
Интеллектуальное развитие XIX века остановилось у порога объективации мышления, но в предметно организованной деятельности уже культивировалось коллективное, много-позиционное мышление. С диалогом и навстречностью носителей разных типов мышления.
Причем, философское мышление оказалось самым ригидным и наименее адекватным интеллектуальным вызовам. Оно с трудом расставалось с предубеждением, что мыслят только философы, и что философия есть высшая форма мышления. Мартин Хайдеггер только в середине ХХ века с горечью признавал, что философия должна расстаться с этим предубеждением.
В проделанных рассуждениях много пустых мест и незатронутых аспектов, но этого мне кажется достаточным для того, чтобы перейти к двум следующим разделам представления методологии для философов Летучего университета:
а) представление материала для заполнения картины мира при работе с объектом №3, помеченной на схеме вопросительным знаком;
б) представление содержания образования, которое делает Летучий университет современным университетом.
ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ:
Часть 5. Интеллектуальная ситуация ХХ века
Часть 7. Семиотика и логика в построении картин мира
Часть 8.1. Семантика и семиотика языка схем
Часть 8.2. От онтологических схем к организационно-деятельностным
Часть 8.3. В поиске отсутствующих полноты и завершённости-1
Часть 8.3. В поиске отсутствующих полноты и завершённости-2